Путь Черной молнии 2

На Воробьева составили рапорт и сопроводили в изолятор до окончательного решения начальника колонии. Сидя в одиночке, он сгорал от безысходности. Сейчас вся надежда была на оперативность друзей, только они могли ему помочь. «Как отец мог сотворить такое с мамой, у него что, совсем «крышу» от пьянки сорвало. Мама, дорогая моя! Что же теперь будет? Нет, я не верю в это… Он ходил взад-вперед, отмеряя шагами маленькую камеру и, думал, думал, думал…

Вдруг дверь открылась и показавшийся в проеме надзиратель, приказал:

– Воробьев, иди за мной.

Его завели в служебный кабинет. За столом сидел незнакомый подполковник, а рядом стоял начальник оперативной части Цезарев.

«Сволочи, влепят сейчас пятнадцать суток», – подумал Александр, но вслух равнодушно произнес:

– Где подписать? Только не тяните, ведите назад в камеру.

– Воробьев, не нужно ничего подписывать, я здесь по другому делу, – ответил подполковник, начальник спецчасти колонии, – я прошу тебя крепиться. Пришел официальный документ из управления, твои родители…

– Я уже знаю…

– Знаешь?! Откуда? – перебил его Цезарев.

– Сорока на хвосте принесла, – мрачно ответил Александр, – гражданин начальник, неужели это правда?

– Да. Твои родители погибли.

– Меня отпустят на похороны? – спросил он с мольбой в голосе.

– К сожалению, администрация колонии не имеет таких полномочий, решение принимает управление.

– Они разрешат?

Цезарев замотал головой, а подполковник официально заявил:

– Управление против.

– Ну, почему?! Отпустите хотя бы на час под конвоем. Слово даю, не сбегу.

– Воробьев, тебе сказали – нет! – Резко ответил Цезарев, – это не детский сад. У тебя постановлений в деле уйма и характеристика ужасная. Кто же тебя отпустит. Ты успокойся, возьми себя в руки. Единственно, что я для тебя могу сделать, это выпустить в зону и не наказывать за эксцесс возле столовой. Пойми, не мы принимаем решение, отпустить тебя или нет.

Для Александра такое объяснение было исчерпывающим, он согласно кивнул и, заложив руки за спину, повернулся к двери.

– Прапорщик, – громко позвал Цезарев, – выпусти его.

Ужасная новость уже разнеслась по всей зоне, не оставляя равнодушными заключенных и даже администрацию колонии. Такое пережить очень тяжело, все это понимали и сочувствовали Воробьеву, но помочь ничем не могли. Александр, молча, принимал соболезнования и старался уединиться, ему сейчас меньше всего хотелось общаться с людьми, мысли о гибели мамы не давали покоя.

Придя в отряд, он поздоровался с Волковым и на его предложение уединиться в каптерке, ответил молчаливым кивком. Владимир утешал друга:

– Саш, я тебе соболезную. Только что с воли мне сообщили о трагедии.

– Кто тебе сообщил?

– Пацаны пригнали маляву.

– Случаем, это не люди Аркана? – немного язвительно спросил Воробьев.

– Нет, – соврал Волков, чтобы не травмировать дальше друга, – у меня достаточно знакомых.

– Волоха, может, первый раз в жизни я не знаю, что мне делать. Как вырваться хотя бы на час, чтобы похоронить маму… Начальник спецчасти зачитал мне отказ управления. Ну, почему вся эта поганая, мусорская система так относится к людям? У меня горе и не один из этих подонков не хочет войти в мое положение. Трусливые гады, все кивают наверх, мол, только в управе могут решить этот вопрос. Если б ты знал, как я ненавижу всю эту никчемную власть. У них только на словах звучит забота о человеке, а на самом деле – это лживые и ожиревшие от беспредела скоты, не способные к состраданию и обыкновенной человеческой помощи.

Чтобы отвлечь друга от горестных мыслей, Волков решил сменить тему разговора:

– Это я-то не знаю. Да я давно на себе прочувствовал эту власть, когда еще в детдоме находился. Ведь моя фамилия по отцу – Книс. У меня немецкие корни. В детстве я всегда ощущал на себе злобные, советские взгляды, особенно в день победы.

– А почему ты сейчас Волков?

– Когда потерял паспорт, то решил взять фамилию матери, но и в ней было намешано разной крови: польской, латышской, украинской.

– И что, с русской фамилией легче стало жить?

– Внешне, да, но в душе не очень, у меня ведь некоторых родственников перед войной расстреляли, а кое-кого в Казахстан сослали, только за то, что они немецкой национальности.

– А мой дед рассказывал, как в нашей деревне НКВДэшники перед войной аресты провели, из сорока человек вернулись только одиннадцать.

– А нас – немцев, сотнями, тысячами утюжили. Комсюки боялись, как бы обрусевшие немцы духовно к гитлеризму не потянулись. Поганая советская система людям совсем мозги засрала. Я на уральской пересылке встретил пожилого каторжанина, так он мне много чего о войне нарассказывал: советы перед войной насильно захватили Прибалтику, Западную Украину, а всем лапшу на уши до сих пор вешают, что они по собственной воле вступили в Советский союз. Я в эту чушь теперь не верю. Пропаганда – это сила и впихивают ее в бошки молодым, а им политика по боку. Историю надо изучать не только по учебникам. Так что, твоя ненависть к власти мне понятна, здесь я тебя по полной поддерживаю. У меня своя, справедливая злость к совку.

– К чему?