Путь Базилио

— Ты чем поёшь, Лёвушка? Вот чем поёшь, тем и хоти! Ещё раз. Вступаешь сразу, на ре-диезе. Редиез — ми — ля-я… Поняла? Вот так вот: и знако-о… тут четверть, потом восьмушки… мую — то-о… четверть, слышишь? не держи… то-о… и две восьмушки — же хочу-у… не тяни в паузе, там тоже четверть, а не у-у-у. Жора, с того же места, — бросила она обезьянке.

— Я хочу… незнакомую женщину… — запела седая, вытягивая шею.

— И знакомую тоже хочу-у… — девочка постаралась изобразить страсть и в результате не попала в ноты, отчего смутилась окончательно.

Зинаида Петровна не остановилась.

— Необвенчанную и обвечанную! — вывела она уверенно и страстно, добавляя в голос вибраций.

— Зинаида Петровна, а что такое необвенчанная? — перебила девочка.

— М-м-м… Рано тебе об этом знать! — отмоталась седая поняша. — Жора, ещё раз, с фа начинаем! Необвенчанную и обвенчанную…

— И несу-ущую в чёрном свечу-у… — уныло закончила девочка.

— Ужас! — учителььница на этот раз рассердилась всерьёз. — Опять голос деревянный! Ты как пень поёшь! Если б не твоя мама, я б тебя давно выгнала, — проворчала она так, чтобы девочка услышала.

Девочка услышала: глаза её подёрнулись слезами. Она хлюпнула носом, но потом взяла себя в копыта и зло оскалилась.

— Как пень? — переспросила она. — Значит как пень, да? Жора! Ёлочку, две четверти!

Старушка и сказать-то ничего не успела, как обезьянка забренчала «па-бам, па-бам».

— В лесу родилась ёлочка, а рядом с нею пень! Имел он эту ёлочку четыре раза в день! — выдала Лика.

У седовласой поняши отвалилась нижняя челюсть.

— Ему сказала ёлочка — иди ты нахуй, пень! — «нахуй» прозвенело серебряным живым колокольчиком. — Вот подрасту немножечко, тогда хоть целый день! Немножечко-немножечко, тогда хоть целый день! — девочка вертанула хвостиком и лихо зацокала передними копытами.

Учительница приподнялась, усталые глаза её загорелись.

— Вооот! — простонала она с облегчением. — Вот теперь чувство слышу! Жора, ещё раз! Две четверти, престо!

— В лесу родилась ёлочка… — бодрячком вступила Зинаида Петровна и посмотрела на ученицу с надеждой.

— А рядом с нею пень!!! — маленькая поняшка, наконец, распелась, слова полетели по воздуху, как разноцветные птицы.

— Имел он эту ёлочку… — голоса учительницы и ученицы красиво переплелись, и Пьеро провалился в звенящее облако.

Внутри облака оказалось довольно-таки неуютно. Оно было сырое, холодное и остро пахло чем-то химическим.

Присмотревшись, Пьеро увидел за клубами пара — а может, дыма? — огромного хемуля с обвисшим клоком серой шерсти под подбородком. Пьеро слыхал, что хемули растут всю жизнь, и понял, что перед ним существо древнее, почтенное, может быть даже заслуженное. Последнюю догадку подтверждала старомодная юбка с порыжевшими кружевами, золотые очки на морде, а также убранный в рамочку документ на столе — оказывается, тут был стол — с надписью: «Доктор биологических наук, адьюнкт-профессор факультета биохимии Бибердорфского Университета, доцент, заведующий лабораторией биоинформатики…». Дальше шло что-то мелким шрифтом, а в конце крупной прописью было выведено: «Г. Эльфант».

Существо восседало на некрашеном табурете возле установки со стеклянными ёмкостями, напоминающей самогонный аппарат, и сосредоточенно подкручивало какой-то краник.

Пьеро, осмелев, подошёл поближе к существу и осторожно подёргал его за шерсть на горбу.

Существо обернулось и посмотрела на поэта как на говно.

— Гжещ! — крикнул хемуль. — Кто выпустил лабораторный материал?

— Я не материал, — позволил себе возразить Пьеро.

Учёный хемуль снова посмотрел на него — на этот раз как на несвежую пиздятину.

— Тогда кто? — осведомился он, всем своим видом показывая, что мнение самого поэта ему глубочайшим образом безразлично.

— Идеал, быть может? — предположил Пьеро.

— Идеал? Это вряд ли, — хемуль одарил поэта ещё одним взглядом, трудновыразимым словами, но не содержащим ни миллиграмма сочувствия и симпатии. — Гжещь, сцуко, да где ж ты бродишь, пердолонэ в дупэ?

— Пес це ебал! — донеслось откуда-то издалека. Голос был молодой, нахальный и недовольный.

— Чиг ты сен з хуем на глову позаменял? — хемуль рассердился, но тут в глубине установки что-то самодовольно булькнуло и из ближайшего краника закапала прозрачная жидкость.

— О, тёпленькая пошла! — воскликнул хемуль и крантик открутил на полную. Жидкость полилась тоненькой блестящей струйкой. Хемуль осторожно её понюхал, на морде образвалось выражение глуповатого самодовольства. Он занюхнул швыдче — и внезапно отвалился, брякнувшись с табурета оземь.

— Слава те Доче, продукт нормальный, — сказал некто третий, невидимый. — Да где же этот Бженч…

Прозвучавшее слово было настолько непоэтично и оскорбительно для слуха, что Пьеро потерял нить, и слабенький ум его тут же отъехал и затерялся в тумане.

Из тумана выплыла огромная башка, поросшая плесенью. Присмотревшись, Пьеро понял, что она принадлежит какой-то рептилии, а вокруг — вода, на вид несвежая.

— Ты антисемит? — спросила голова.