— Вот что, милый мой, ты уже не дитя и должен соображать, что делаешь. Поехать самому — еще куда ни шло. Но зачем ты потащил Абая в такое место? Ведь он еще ребенок! Хоть бы подумал, что он может испугаться и заболеть…
Жиренше не знал, что отвечать. Он растерялся и покраснел.
— Да
— Будь добр, никогда больше не води Абая в такие места. Да и сам не ходи, ты — еще юноша…
Совсем смущенный, Жиренше молча ковырял землю рукояткой плети. Улжан ушла к себе. Жиренше, не задерживаясь дольше, сел на коня и уехал со своей гончей.
Абай проснулся только к вечеру, когда вернулись стада и аул наполнился блеянием ягнят. Овец доили поздно, было уже темно. Кругом стоял гул. Сквозь этот шум и гам страшные, но неясные, словно подернутые дымкой, видения возникали перед глазами Абая. Голова его разламывалась, тело пылало, точно в огне, во рту было сухо, губы потрескались. Он провел по ним языком, чмокнул, хотел сглотнуть слюну, — напрасные усилия: во рту все пересохло.
Возле него сидели мать и бабушка. Улжан опустила голову, приложив ладони к его лбу.
— Апа… Бабушка… Что я, заболел? Да? — спросил он.
— Да, тело у тебя горячее. Что у тебя болит? — спросила Улжан. Поворачиваясь на бок, Абай почувствовал острую боль а висках. Он сказал об этом.
Пока он спал. Улжан успела рассказать свекрови обо всем, что произошло с мальчиком. Обе решили: «Сильно испугался — вот и заболел!» Зере бранила Жиренше и всех аксакалов и сердито плевала на землю.
Абай сразу заметил, что им обеим все известно.
«Отец!.. Отец!..»— снова молнией пронеслось в его мозгу. Он тяжело вздохнул, провел рукою по груди и сказал едва слышно:
— Какой он жестокий! Какой бессердечный!..
В первый раз мальчик высказал вслух свои мысли об отце— мысли, которые до того теснились в его мозгу бессвязными, полуосознанными обрывками.
Бабушка не расслышала его. А Улжан сидела молча и ничего не ответила сыну. Тогда свекровь стала подталкивать ее коленом: скажи, мол, что говорит Абай.
— Об отце вспомнил. Говорит — жестокий, почему не сжалился, — ответила та ей на ухо.
Зере вздохнула и, не отрывая взгляда от внука, долго гладила его по голове.
— Любимый, светик мой, ягненок ты мой… Не сжалился, говоришь?.. Не знает он жалости!
Она подняла к небу лицо с полузакрытыми глазами и прошептала:
— О боже, прими мое скорбное моление! Огради радость души моей от губящей злобы отца! Отведи от дитяти жестокость и бессердечность его, создатель наш!.. — Она провела по лицу беспомощными, старчески скрюченными пальцами, благословляя внука.
Улжан прошептала:
— Аминь.
Абай тоже провел руками по лицу.
Две матери… Между ними дитя, раненное в самое сердце. И в таинственных сумерках, когда темные силы носятся по земле, выискивая свои жертвы, все трое молча молились о мире, благости и любви.
Абаю показалось, что он снова вернулся к безмятежной радости детства, к его сияющей ясности и умиротворенности. На душе стало легче, но головная боль усилилась и поднялся жар.
В юрте настало молчание. Шум, поднятый вернувшимися овцами и ягнятами, становился все глуше и глуше— и наконец смолк. В степи сегодня было необычайно тихо.
Внезапно с края аула донеслись какие-то странные, заунывные, раздирающие сердце звуки.
— Ой, родной мой!.. Ой, родной мой!.. — рыдал кто-то, мчась на коне.
По обычаю, когда кто-нибудь умирает, верховой с криком и стонами скачет по аулам. «Ой, родной мой!»— начальные слова горькой вести. Ужасная мысль мелькнула в голове Улжан: не случилось ли несчастья с кем-нибудь из близких? Может быть, с самим Кунанбаем? Она вся задрожала и стала напряженно прислушиваться. Нет, ей просто послышалось от страха: конского топота не было. Но плач и стоны раздавались где-то совсем близко.
Абай понял все раньше других: голос был детский, но ловко передающий обрядовый плач взрослых, — это вопил Оспан…
Он возвращался с поля и поднял вой, не слушая старших, убеждавших его, что такие шутки не к добру.
— Ой, родной мой Кодар! — голосил он и, шлепая себя по бедрам, вприпрыжку мчался меж юртами.
Весть о смерти Кодара быстро разлетелась по аулам, и мальчишка подхватил ее. Сперва он выбрал открытое место у ручья, собрал целую ватагу ребятишек, и там несколько раз подряд поднимался похоронный плач. Потом они нашли сухую кость, выкопали ямку, похоронили кость, как покойника, и понеслись в разные стороны с шумом и криками.
Улжан не на шутку рассердилась на Оспана: Абай болен, а озорной мальчишка так напугал их всех своим воем.
— Поди-ка сюда, сынок! — сказала Улжан. — Поди сюда!
Она подозвала его спокойно, без малейших признаков недовольства в голосе. Если его бранить, он по обыкновению огрызнется и удерет, потом его и не поймаешь. А сейчас он без всякого страха через всю юрту бросился мимо Абая к матери и в один прыжок очутился у ее колен.
Улжан схватила его за левую руку.