Путь Абая. Том 1

— Добро и благо не измеряются временем и пространством, — возразил он. — Вершина Алатау близка к солнцу, но на ней лежит вечный лед, а подножия ее пестреют цветами, покрыты зеленью, изобилуют плодами. Все живое благословляет их… Абуталиб, отец пророка, был еще ближе к нему, чем вы, — а ведь он так и умер гяуром.[118]

Гости, сидевшие кругом, рассмеялись, а старики, почувствовав всю меткость удара, молча взглянули на Кунанбая. Тот гневно крикнул Абаю:

— Довольно!

Абай с удивлением развел руками и замолчал. Смех мгновенно оборвался, в комнате воцарилось молчание.

Каратай в душе любовался Абаем. Он подтолкнул Жакипа, сидевшего рядом, и тихо шепнул ему:

— Гляди-ка, он шагу ступить не дает… Берет мертвой хваткой!

Вскоре подали угощение. Абай и Ербол стали одеваться в дорогу. Кунанбай вышел за ними.

Он окликнул Абая, отошел с ним в сторону на каменистый холмик. Отец с сыном остались одни впервые после долгого перерыва.

Отец холодно посмотрел на сына.

— Ты учился, приобрел знания, тебя воспитывал наставник. Мы росли невеждами. Но почему же знания не внушают тебе уважения к отцу при посторонних? Какие достоинства ты выказываешь, заставляя отца спотыкаться при людях, даже сбивая его с ног? — с упреком спросил он.

Значит, отец признавал себя побежденным…

Абай посмотрел на него: властное, окаменелое, его лицо теперь словно сморщилось и уменьшилось. Кунанбай весь сгорбился и высох, да и в упреках его звучало что-то детское, почти беспомощное. Но почтение к старшим — долг молодых; почтение к отцу — долг сына.

— Вы говорите справедливо, — ответил он. — Я виноват, простите меня!

Он думал, что разговор на этом и кончится. Но отец хотел сказать еще что-то. Немного помолчав, он заговорил снова:

— Я давно собирался поговорить с тобою при случае. Я замечаю в тебе три недостатка. Выслушай меня.

— Говорите, отец, — ответил Абай и внимательно посмотрел в лицо Кунанбаю.

— Первое — ты не умеешь различать, что дорого, а что настоящая мелочь. Не ценишь того, что имеешь. Расточаешь свои сокровища безрассудно. Ты слишком доступен и прост, как озеро с пологими берегами. А такую воду и собаки лакают и скот ногами мутит… Второе — тыне умеешь разбираться в друзьях и врагах и относиться к врагам как враг, а к друзьям как друг. Ты ничего не таишь в себе. Человек, ведущий засобою народ, не может быть таким. Он не сумеет держать народ в руках. Третье — ты начинаешь льнуть к русским. Твоя душа уходит к ним, и ты не считаешься с тем, что каждый мусульманин станет чуждаться тебя, — сказал Кунанбай.

Абай сразу понял, куда отец направлял удар, — этими словами он разил самую заветную мечту сына. Избрав свой собственный путь, Абай видел свою опору как раз в том, что сейчас осуждал отец.

Кунанбай правильно определил качества своего сына. Абай никому не хотел подчинять своей воли — никому и ничему в мире. Им овладело волнение, как давеча в доме. Он не мог молчать — даже из жалости к отцу — и заговорил:

— Я не могу принять ни одного из ваших упреков, отец. Я убежден в своей правоте. Вы говорите, я — озеро с пологими берегами. Разве лучше быть водой на дне глубокого колодца, которую достанет лишь тот, у кого есть веревка, ведро и сильные руки? Я предпочитаю быть доступным и старикам и детям, всем, у кого слабые руки. Во-вторых, вы указали, чем можно держать народ и каким должен быть человек, который его ведет. По-моему, народ некогда был стадом овец: крикнет чабан «айт!»—все вскочат, крикнет — «шайт!»—все лягут. Потом народ стал походить на табун верблюдов: кинут перед ним камень, крикнут «шок!» — ион оглянется, подумает и только тогда повернет. А теперь у народа нет его прежнего смирения, он смело открывает глаза. И сейчас он подобен косяку коней: он послушает того, кто разделит с ним все невзгоды — и мороз и буран, кто для него забудет дом, кто согласится иметь подушкой лед, постелью — снег… В-третьих, вы сказали о русских. Самое дорогое и для народа и для меня — знание и свет… А они — у русских. И если русские дадут мне то сокровище, которое я тщетно искал всю жизнь, разве могут они быть для меня далекими, чужими? Откажись я от этого— я остался бы невеждой. — чести в этом для себя не вижу…

Кунанбай внимательно выслушал сына и вздохнул. Не свойственная ему подавленность тенью легла на его лицо, но он не проронил ни звука.

Абай простился и тронулся в путь.

Кунанбай остался на холме один, задумчивый, удрученный. Он опять был побежден — и побежден не только сыном: побеждала жизнь, стремительная, сокрушающая. «Твоя сила иссякла, время твое прошло, пора уходить», — холодно и беспощадно говорила она ему голосом родного сына и оттесняла своим бурным течением.