Путь

— У людей друга система замера — они или растут, или гниют, как и всё живое. Я тебе совет дам: по делам блюди, не по словам. Дело есть за спиной — смотри да кумекай, кто тебе мешат? Хотя сложно распознать порой, в рост или в землю человек тянется, в основном, у всех где-то посрединке, — высморкался Ильсид одним носом и замолчал.

Доктор, выждав паузу, решился задать вопрос.

— Ринат Мансурович, а вы случайно не знаете, как понять, решение правильное или нет? Просто всегда думаешь, так поступить или этак, и не знаешь, на что решиться. У вас, может быть, есть какой-то свой метод, чтобы понять, куда идти?

Старик ответил не сразу.

— Нет тово метода, Шуран. Простая чуйка, что до всего нужно допереть пробой да ошибкой — то ись импирическим путём. Ты ж сам токмо раскочегаривал, что чем шире опыт, тем резче перспектива. Больше шаришь — меньше падашь, так всё и работат.

— Это понятно, но ведь часто бывают ситуации, когда не знаешь, какое направление выбрать.

— Так вить нет волшебного принципа, просто с умом принимай путь, куда идти, и следи, куды двигашься. Куды идёшь, туды и придёшь в конце концов. Когда понимашь, куда топать, тогда и решения верные принимашь, и случай оказывается в пользу. Говорится, что, мол, дорога возникат под ногами идущего. Я бы добавил, что под ногами знающего конец пути, так вернее. Я всё объяснить тебе не сумею, но ты молодчик, спрашивашь, — широко улыбнулся Ильсид. — Вопросы, мил человек, интересная штука — как только они заканчиваются, заканчиваемся и мы вместе с ними.

Ильсид веско произнёс эти слова, заложив руки за спину, и снова замолчал, как бы подчёркивая их вес и значимость. Доктор воспользовался паузой.

— Ну, вот давайте по-другому попробую спросить. Я понимаю, что путь у каждого свой, и его не описать. Но как, скажите мне, Ринат Мансурович, — продолжил Саня, — как вы тогда понимаете, что сбились с пути? Если путь не описать, как вы говорите, то, как его понять?

— Погоди, — Ильсид пригладил бородку и задумчиво посмотрел на него. Секунд через тридцать он спросил:

— Скажи мне, Шуран, тебе раньше нравилось ежедневно шлёпать на нелюбиму работу? Вспомни, что ты в то время чухал* (чувствовал)? — задал он короткий вопрос.

Саша наморщил лоб, вспоминая эти монотонные будни, ни к чему не приводящие, никуда не ведущие. Как он, действительно, топал на работу под низким небом и февральским дождём. Как однажды поскользнулся в зимне-весенней грязи, упал прямо в лужу, выронил туда же документы. Как через силу, через холод еле отапливаемого помещения, где жил, заставлял себя вставать по утрам. Как в одиночестве жевал холодный завтрак за кухонным столом. Вспомнил такие же скучные вечера с невкусным ужином, остывающий интерес к работе, ежедневную жвачку рутины. Вспомнил вонь в квартире. Брюзжание управдома, порицания на работе, бессмысленные опыты…

Такой была его жизнь, пока в неё не начал вторгаться алкоголь — тогда она стала ярче, но пошла под уклон. И поскакали мысли по кругу: зачем уходить на работу, зачем возвращаться с неё? Работа днём, отдых от неё — ночью. Без денег, без смысла и удовольствия. Он много раз хотел что-то изменить, но прошло несколько лет, прежде чем на самом деле что-то поменялось. Это случилось тогда, когда он по ошибке поехал на конференцию «Две двойки». А если бы не поехал?

Он аж вздрогнул.

— Я помню — это неприятные ощущения, — ответил Шуран.

Ильсид кивнул, подняв брови, мол, ну, давай думай дальше, развивай мысль.

— И что? При чём тут ощущения? — криво улыбнулся Доктор.

— Паршивое дело всегда неприятно, как его не назови, Шуран. У кого мысля смурная, у того и всё в сраму. А жись — что такое? Это процесс, тебе ли не знать, учёному человеку? И тут сам решашь, какой она будет. Хошь — муторной, хошь — отрадной. Могёшь гордиться тем, что делашь, а могёшь презирать. Решай сам. Помни токмо, что дни пролетают быстро — чем больше тянешь, тем меньше времени успеть перевести с минуса на плюс.

— То есть… то есть вы хотите сказать, что жизнь нужно научиться не только понимать, но ещё и… чувствовать?

Ринат Мансурович скорчил забавную физиономию, пригладил бородку жестом старого китайского монаха и важным голосом произнёс:

— Мне больше нечему учить тебя, ученик. Теперь ты знаешь столько же, сколько и я. Всему остальному тебе научат враги.

***

Саша проснулся от того, что его будила Бо.

— Стучатся, Саша!

— Кто? Куда?

— В дверь!

— Кто там?

— Не знаю я!

— Ща, погоди-ка!

Саша вскочил, еле продирая глаза, накинул шорты и ринулся к двери, захватив по дороге кухонный нож.

— Кто там? — крикнул он в домофон.

— Это я — Мирон!

— Ты чего в такую пору?

— Открывай, Саня, там дорогу заваливают!

Доктор махом распахнул дверь, сунув нож в карман куртки, висевшей возле стены.

— Кто, где? Что случилось?

Мирон влетел, запыхавшись, сел на лавку и тут же сбивчиво принялся докладывать.

— Короче, я сегодня ночью решил заночевать у Изи в «Израэль Хэндсе», новой харчевне, которая прямо возле моста под Путём. Как выезжаешь и сразу направо…

— Я знаю, где это, — прервал Саня. — И что дальше?