Пустыня внемлет Богу

Именно в этот миг три имени — Авраам, Исаак, Иаков — подобны разящему клинку — оси пространств и поколений, вобравшей в себя мгновенно все продуманное и передуманное Моисеем, приведшее еще раньше к таящемуся в молчании души знанию, что в этом трехименном корне напряженно свернута вечность, которая переживет камни пирамид и славу империй.

«…Бог отца твоего»: имени не назвал. Не потому ли, что и сын лишь однажды, весьма сомневаясь, слышал его мимолетно от Яхмеса. Ведь все остальное произнесенное может быть эхом его же, Моисея, размышлений, столь долго распиравших душу в безмолвии пустыни, требующих выкричаться в голос.

Но ведь рта не открывал.

Все готов принять — только не безумие.

Странно восприятие длящихся этих мгновений со стороны: существуешь ты, Моисей, на кончике страха, как Исаак существовал на кончике ножа Авраама.

И одна-единственная лихорадочная мысль: как спастись.

Потому и голос доходит как сквозь вату:

«…Увидел страдания народа Моего».

«…Вопль сынов Израиля дошел до Меня».

«…Иду избавить его от рук египтян».

Разве нельзя просто повернуться и уйти, ведь ноги не приросли к земле, хотя ощущение такое, что летишь в пропасть и жив, пока летишь, или как проигрываешь партию в шахматы: обратного хода нет, хотя можно смешать все фигуры. А еще точнее: втягивает в водоворот, не осталось дыхания, еще немного, и воды зальют легкие.

Поражает, что он еще жив, и поверх всех его лихорадочных размышлений слова доходят галлюцинирующе ясно, хотя, отзвучав, исчезают. И ловит себя Моисей на том, что усиленно прислушивается, внезапно поняв, как смертельно опасно упустить даже один звук.

И выходит, на случайном движении воздуха, обернувшемся голосом, зиждется основа Мира.

Еще более потрясает, что голос не о времени, не о пространстве, не о Сотворении мира, но о чем-то очень человеческом, касающемся каждого сердца: о жестокости и милосердии.

Но уж совсем уму непостижимо требование вывести целый народ из рабства в этом мире деспотических империй и карликовых царьков-диктаторов, которые только и держатся все на жестоком унижении себе подобных, считая их говорящим скотом.

— … Я пошлю тебя к фараону; выведи из Египта народ Мой.

Только бы кончилось это наваждение, если оно вообще кончится, думает Моисей, но школярская привычка канючить берет верх:

— Кто я, чтобы мне идти к фараону и вывести из Египта сынов Израиля?

– Я буду с тобой.

В этот миг ощущает Моисей неведомую доселе тяжесть собственного существования, словно кто-то положил руку ему на плечо, оперся на него всем пространством и отныне, будьте уверены, направит, и невероятным чудом кажется Моисею безначальное время безделья и праздности, которые он проклинал лишь несколько часов назад.

Надо взять себя в руки, а то ведь речь совсем стала конвульсивной:

— Сынам Израиля скажу: «Бог отцов ваших послал меня к вам»… Они спросят: имя Его…

— Ты уже назвал имя. Еще никто никогда не произносил его, чтобы тут же не лишиться жизни.

Кто еще не насытился желанием испытать мою душу гибелью? — думает Моисей, надо успокоиться, в конце концов, своим поведением Он дает понять, что просто щадит меня, ибо жадность моего любопытства ставит под угрозу мое же существование: Он достаточно ясно намекает, что Его мое лицо, как форма преходящего праха, не интересует. Дать же мне увидеть свое лицо означает — принести мне смерть.

— Старейшины Израиля послушают голоса твоего, пойдете к фараону и скажете: Бог наш, еврейский, призвал нас в пустыню на три дня пути принести Ему жертву. Отпусти народ мой… Заупрямится фараон… Я руку простру…

— А если не послушают старейшины голоса моего?

— Брось посох!

Вот еще фокус: посох изогнулся и ожил змеем. Не стыдись седин своих, Моисей, беги, спасайся.

— Не дрожи! Возьми змея за хвост.

Опять змей обернулся посохом. Что за чудеса на уровне магов и чародеев! А может, в этом спасение? Если Сотворивший мир (подумать только? подумать только!) нисходит до уровня таких фокусов, можно еще попытаться вывернуться. И еще замечает Моисей, что в эти мгновения сильно продвинулся в знании языка евреев, не знак ли это спасения?

— Положи руку себе в пазуху!

Что это еще за фокус? Откуда только силы берутся все это выдержать: побелела рука от проказы.

— Верни руку в пазуху!

Обрела рука прежний цвет, ослабело сердце Моисея, присел, закрыл лицо руками.

— Даже для Меня загадка твои упрямство и недоверие.

Неужели Моисей не ослышался и даже взбодрился от этого: в Голосе ощутимы нотки усталости?

— Не послушают… Не поверят… Тогда вылей на сушу воду из реки, и сделается она кровью.

— Да святится имя Твое, но я-то человек не речистый, и таким был и вчера, и третьего дня. Косноязычен я, говорю тяжело, да и языком народа Твоего не владею достаточно.

— Кто дал уста человеку? Кто делает его глухим или дает обостренный слух, а ты знаешь, что это такое. Кто делает его зрячим? Тебе этого не занимать. Кто изначально определяет каждому число ударов сердца? Кто сгущает воду, сотворив из нее человека? Кто сотворяет тайну голосовых связок для пения молитвы и плача души? Кто устроил слух так, что он превращает завывания ветра в музыку?