Пустыня внемлет Богу

И уже видит Моисей этих людей, вставших, как псы, в стойку на задние лапы и подбирающих камни.

Но в этот миг сноп огня, расколов пространство, ударяет в ближайший холм, и задымился камень, и пошли один за другим снопы огня, и раскаты грома перекрыли все звуки. И все, задрав головы, видят черные лохмы туч, тяжело волочащиеся по холму. И ударил молотом — в головы, плечи, спины — ливень в месяце тишри, распластал тела в потоках вод, более чистых, чем росы небесных высот, — топя, потроша, очищая, промывая души, переполненные страхом и желчью злобы. И не громы, кажущиеся каменными глыбами, падают на их головы — Он говорит Моисею:

«Доколе этот народ будет досаждать Мне? Истреблю его на корню, и пойдет от тебя народ, более многочисленный и сильный».

«Господи, — молится Моисей, распластавшись в потоках вод, — что скажут народы, знающие, что Ты призрел нас: Господь не сумел их ввести в Землю обетованную и потом погубил в пустыне…»

В ослабевающих столбах вод, приподняв головы, все видят Моисея на холме, в который ударил сноп огня. Он говорит, и, кажется, гром усиливает его голос — необычно ясный, жестокий, неумолимый:

— Господь и на этот раз всемилостив, но все, кто потерял душу человеческую, выступил против Него, все — старше двадцати лет — не войдут в Землю обетованную, кроме Йошуа и Калеба. Сорок лет вам скитаться в пустыне, пока не вымрете.

Поздно ночью, молясь в шатре Господнем, слышит Моисей шум, голоса, лязг оружия. Выглядывает.

Толпа вооруженных людей с факелами движется к шатру.

Вышел к ним Аарон и тотчас вернулся:

— Они умоляют их выслушать.

— Мы страшно согрешили, — говорят они Моисею, — но лучше нам умереть сейчас, чем сорок лет скитаться по пустыне, зная, что нас ждет: стервятники выклюют нам глаза.

— Разве я не предаю земле умерших? — говорит Аарон.

— Мы хотим оружием отвоевать землю, обещанную нам Всевышним.

— Дело это пропащее, — говорит Моисей, — вы преступаете Его повеление и падете от вражеских мечей.

Но — упрямые и безрассудные — ушли в ночь по долине в горы, в сторону Хеврона.

Были биты с позором воинами Ханаана и сынами Амалека, господствующими на высотах, бежали до самой Хормы — заклятого места.

Дышат угрозой сумеречные дали и ближние холмы вокруг Кадеш-Барнеа.

Покидают оазис сыны Израиля — вновь на юго-восток — в пустыню Фаран — в жар, сушь и безводье.

Глава тринадцатая. Мед и горечь вечности

1. И разверзлась земля…

Аарон давно ощущает недоброе, переступающее лапами или змеино пресмыкающееся где-то совсем рядом, иногда на миг проскальзывающее в снисходительной улыбке Кораха или кого-либо из его сподвижников по отношению к молитвам и поучениям Моисея, этого, по их высокомудрому мнению, простака, пастуха, возникшего неведомо откуда, увлекшего эту темную массу байками и навлекшего на нее одни беды.

Внешне кажется — масса смирилась с Божьим наказанием — кочевьем на всю оставшуюся жизнь, и отцы с тревогой и смирением вглядываются в обвеваемые особым светом раскованности и свободы лица сыновей, явно ощущая, как грядущее невидимым, но ослепляющим клином отделяет их, обреченных, от детей, высвеченных тягой к Земле обетованной. О возвращении в Египет без детей и речи быть не может, и потому следует обустраиваться в этой скитальческой жизни, называемой кочевьем, выращивать скот, искать пастбища, рожать детей, забыть о времени, когда проживали в стенах из камня и глиняных кирпичей, и стараться извлекать радость из каждого дня проживания в колыхаемых ветром шатрах, на одном дыхании с пространством, равно отторгаемым и лелеемым, с шатром Господним, который, по сути, тот же шатер, да не тот, и Аарон ощущает это опаляющее его смертельное любопытство массы, наркотическое желание приникнуть хоть краем глаза к любой щелке шатра, проникнуть в него хотя бы на миг и страх это сделать, жаркое дыхание и трепетание этой массы в отдалении — вокруг шатра.

Аарон понимает их, ибо в определенной степени и сам не может освободиться от смертельного любопытства к Моисею, к тайне его связи с Ним, к тому, как Моисей ревниво относится к этой связи, словно бы считая ее личной собственностью и в то же время мучаясь этим, пытаясь изжить эгоистическое чувство, постоянно ища равновесия между собой, Его присутствием, Аароном и массой.

Всю жизнь исповедующий души человеческие, Аарон чувствует, как Моисей борется с собственным нежеланием открыть заповеданное Им, как бы ставшее его, Моисея, личным душевным кладом, и этой вынужденностью метать «бисер» — не отсюда ли вечное Его понукание Моисеем, вечное подталкивание: «Пойди и скажи сынам Израиля»?