Пустыня внемлет Богу

Колесницы появляются намного раньше, чем он ожидал. Скорее, чем ухо услышало и глаз увидел, известие о погоне настигает скопище, люди, выставленные в заслоны, вооруженные мечами, луками и стрелами, сбежали, паника мгновенно сбивает всех, подобно стаду, вокруг шатра Моисея, впервые из этого множества, доселе скорее бубнящего и мычащего, раздаются членораздельные вопли, которые — и Моисей это знает — будут сопровождать его и все поколения этого племени в грядущем.

— Куда ты завел нас? На погибель?

— Мы умоляли, мы говорили: лучше жить в рабстве, чем умереть в пустыне.

— Возврата нет, — спокойно, даже жестко говорит Моисей, и воистину лишь один Бог знает, что творится у него на душе, — не уподобляйте души ваши заячьим, будьте стойки и спокойны. Колесницы эти страшны, но вы их больше не увидите во веки веков.

И тотчас с быстротой, еще непривычной даже для Моисея, маячащее вдали облачко обращается стеной мрака, застилая ближние холмы, полные колесницами, зловеще усиливая по эту сторону и без того ослепляющее сияние солнца. Ощущение надвигающегося ливня еще более страшно, ибо душа млеет, зная, что никакой грозы не будет.

И пребывая в горле пространств, в этом кратере Голоса, где жизнь кажется замершей, но время бежит с бешеной быстротой, где мысль, сомненье души и действие вершатся одновременно, Моисей простирает руку над морем.

Всей горстью сжавшейся в нем жизни в эту крупицу времени — а между тем речь о долгом дне и долгой ночи — Моисей одинаково далек и от этого скопища, и от колесниц — в стихии низового восточного ветра, в смертельной близости от тайны сотворения тверди из вод, тайны покрытия морем суши и поднятия суши из моря.

И он ступает по этой суше между водами, поведение которых так изучил, и множество глаз, подавленных чудом, видит его то впереди, то позади, то одновременно и тут и там: у страха и судьбы глаза велики.

И вздрогнет душа Моисея от совпадения того, что вещано Им, и того, что случилось, и очнется она в жажде обычного земного успокоения в миг, когда увидит на берегу опрокинутые колесницы, мертвых коней и колесничих, услышит ликование спасшихся под звуки тимпанов сестры Мириам и других женщин. Душа по земной своей слабости захлебнется песней, но глубина ее — души Моисеевой — будет покрыта печалью, как этими водами, вернувшимися на свое место, — может ли она, душа, насытиться смертью себе подобных, даже если они слепо жаждали ее смерти?

Одно лишь по-настоящему радует Моисея: фараона он более не увидит никогда.

Вероятно, это самая сильная радость: стоять на дымящихся или покрытых водами забвения обломках империи, которая казалась вечной и несокрушимой, видеть грядущие ее развалины, копошение в них шакалов и гиен, любителей древности и просто любопытствующих.

Вот и сподобился Моисей воочию увидеть время, разинувшее пасть, готовое пожрать собственных детей, но впервые с абсолютной достоверностью убедился: в нем, Моисее, времени противостоит Бог.

Глава одиннадцатая. На весах жизни и смерти

1. Тамит

Он, Тамит-младший, достаточно молод, чтобы, не вызывая подозрений, быть среди юношей, которые не обзавелись по выходе из страны Кемет семьями, он — из семьи потомственных и почтенных осведомителей, тайного ордена, давшего клятву на жизнь и на смерть быть верными псами вседержителя Кемет, наместника Амона-Ра на земле.

Это его семья отвечала за знаменитую секретную операцию: вылавливали еврейских младенцев, чтобы их топить, а по сути, оставляли в живых и превращали их в верных осведомителей повелителя. Это его семья сжигала тела тех, кого уничтожали по тайному приказу властителя: люди, весьма приближенные к нему, исчезали, родственники рот боялись раскрыть, и потому тела казненных оказывались невостребованными, — вот их и сжигали, а прах пускали по ветру.

Только членам его семьи высочайше было поручено в особых случаях бросать живую жертву в любимый властителем питомник, на съедение крокодилам, и он, Тамит-младший, даже ухитрился краем глаза — а это было в сумерках — увидеть самого повелителя земли и неба, присутствовавшего при этом, за что получил затрещину от отца: не гляди куда не надо.

Это его семья участвовала в ликвидации принцев на кораблях и в застенках. Он был тогда еще совсем подросток, но отец брал его с собой, чтобы выбить из него всякую сентиментальность. Не так это просто, если заячий крик жертвы за миг до удушения до сих пор стоит в его ушах.

Вообще его, Тамита-младшего, прозвали в семье философом и поэтом, после того как однажды, когда все отдыхали от тяжких трудов, связанных с кровью и гибелью врагов повелителя, он, слушая ленивую перебранку близких о том, что звучит красивей — соглядатай или осведомитель, мечтательно уставившись в небо, сказал, что ему по душе — осведомитель: звучит как-то более романтично и аристократически.