Пустыня внемлет Богу

И женщины месят по всей низине тесто в те мгновения, когда повелитель, к удивлению Моисея и Аарона, впервые в военной форме, как будто собирается на войну, одержимый какой-то почти безумной торопливостью, даже и не глядя на них, словно боясь самого себя, того, что может еще всколыхнуться в темной глубине души и принести новые беды, хотя куда уж дальше, выговаривает скудные до тошноты и тем не менее долгожданные слова спасения:

— Идите, выходите из среды моего народа, сейчас же, немедля, ночью. Все ваше пле… Весь ваш народ… Совершите служение вашему богу, и скот возьмите, и всё… И… благословите меня…

И вовсе повелителя не удивляет, что подданные его, в домах которых траур, воспылали любовью к этому племени, задаривают их подарками — одеждами, золотыми и серебряными вещами, торопят, понуждают — лишь бы с глаз долой, догоняют и еще дают: оказывается, ненависть и страх могут обернуться и болезненной щедростью.

И торопится это племя, все же боясь, как бы это кажущееся дружелюбным подталкивание не обернулось в любой миг знакомыми тычками и ударами, и женщины несут на плечах завернутое в одежды тесто, еще не ставшее квашней.

Где-то там, далеко впереди, даже и не видные среди всей этой массы, шагают братья, но служители его, фараона, те, кто умеют подолгу рыть рылом в навозе, подчиняющиеся Яхмесу и Тамиту, по привычке продолжают жадно вслушиваться в разговоры этой массы и, главное, вести уходящим счет. Даже этих верных тварей его величества, воистину привычных ко всему, потрясает число: шестьсот тысяч мужчин, не считая детей, женщин и стариков, и никаких телег, арб, колесниц, все — пешком, с грузом на плечах. И он, повелитель, знает: среди уходящих, главным образом примкнувших к этому племени, немало завербованных Тамитом доносчиков.

И странное, лунного цвета облако вытянулось над идущей в ночь массой, словно и вправду это пыль от ног их бога, как сказал ему, повелителю, рыжебородый.

Необычный тревожный гул, сливающийся из голосов, окриков, детского плача, постанывания стариков, мычанья скотины, кажется подобным гулу, предшествующему землетрясению, внезапному половодью с верховьев Нила, топоту подошв и копыт огромного войска, своими бесконечными порядками выходящего на где-то уже начавшуюся на севере войну, и несется гул во все притаившиеся закоулки и щели страны Кемет.

2. Яхмес

С того момента, как из пустыни, словно из пасти забвения, по его, Яхмеса, душу, возник Месу-Моисей, душа, ни на миг не отступаясь, не только днем, но и ночью, во сне, сжигая плоть, так что он совсем исхудал и стал еще более темен лицом, вершит над ним свой суд.

И он, Яхмес, мастер по умению скрывать свои чувства и подступать к чужой душе так, что она тут же готова раскрыть свои потемки, не в силах выстоять на этом суде собственной души. И конечно же, обладающий нюхом на слабость чужой души, как крокодил — на слабость чужой плоти, фараон это учуял мгновенно.

Какое божественное или демоническое начало может выставить душе Яхмеса какое-либо оправдание того, что он, после того как узнал о своем происхождении и жестокой судьбе от Итро, обратил всю изощренную силу своего мщения не против истинных виновников, а против сотен, быть может тысяч людей, которые в отличие от него не могут быть столь двуличны и в силу человеческого своего естества только на словах, в своем кругу, выражают протест этой жестокости, вседозволенности и лицемерию.

Упивался ли он данной ему властью над другими, как этот сатрап — вседозволенностью, делая с другими все, что его болезненному, а может, безумному уму заблагорассудится?

Только в затмении ума, воссияв отрешенным взглядом, мог тот во всеуслышание восклицать, что он сотворил великую реку Нил, а захочет — повернет ее течь вспять.

Оказалось, что тому не совладать не только с Нилом, — ничтожные мухи, мошки, жабы, тучи саранчи, кажущиеся напрочь лишенными смысла в возведенном богами мироздании, в кратчайший срок опрокинули навзничь этого вседержителя, как ему казалось, поднебесной.

Фараон обладал иной страшной властью, силу и слабость которой Яхмес знал преотлично, — властью манипулировать жизнью и смертью человека, племени, массы, именуемой народом, от имени которого можно, к примеру, объявить безумие высшей степенью разума.

Обладателю такой власти стоит даже на миг ее осознать, как возникают два выхода: покончить с собой или стать зверем.

Повелевающий им сатрап избрал путь зверя: даже в эти тяжкие, судьбоносные для нации дни он продолжает казнить, гноить в тюрьмах тысячи тех, кто позволяет себе усомниться хотя бы на миг в непонятном его упрямстве и нежелании выпустить это племя, когда вокруг все лишилось смысла: ни дня, ни ночи, сон не сон, еда не еда, — сплошная гадливость, чесотка, воспаления и нарывы, пребывание во мраке, истребленные саранчой поля и сады и, наконец, гибель первенцев.

Силу жрецов Яхмес узнал, прислуживая, а вернее, следя за Итро. Подданные же страны Кемет верят жрецам, тем более простиранию рук к небу и молитвам этого жреца евреев, после которых обрушиваются на них одна за другой все эти напасти.