Пустой амулет

И Вы с ним безостановочно смеялись, пока я чихал и молотил руками, пытаясь найти отверстие в сетке. Оставалось лишь отправить Бартоломе за новой бутылкой «Техуакана» и пить мескаль дальше. Мне кажется, именно Бартоломе в конце концов выпутал меня. Я допускаю, что Вы были под хмельком, но все же не настолько пьяны, чтобы ничего не помнить. Все это было забавно и относится к кредитной части бухгалтерской книги. Но, как всегда, я острее осознавал не веселье, а неприятные детали. Следующий день показался нескончаемым. Что за мучение — ехать на трясущемся, расшатанном маленьком поезде! Я с отвращением смотрел на кактусы, которые усеивали выжженные склоны холмов на целые мили. При каждом толчке пульсирующая боль в голове усиливалась. Бартоломе спал. Кажется, у Вас похмелья не было, и это меня немного злило: тогда Вы уже привыкли к алкоголю, а я еще нет. Но раз Вы говорите, что не помните, я остаюсь наедине со своими воспоминаниями — возможно, все это мне приснилось.

Иногда мне кажется, что Вы преувеличиваете свою нынешнюю неполноценность, хотя, безусловно, не для того, чтобы вызвать жалость, ведь это на Вас не похоже, да и, впрочем, стремление к преувеличению, вероятно, имеет бессознательную природу. Тем не менее, Вы настолько подчеркиваете свое несчастное положение, что Вас просто нельзя не пожалеть. Вопрос: почему Вы так усиленно педалируете свое горе? Мне кажется, просто от озлобленности. Наверное, Вы думаете: «Теперь я прикован к инвалидной коляске. Вот и все — именно этого хотел весь свет». Иными словами, это они во всем виноваты. Если бы Вы были верующим, то могли бы пенять на Бога, но разве это приносило бы больше удовлетворения?

Помнится, вы недолюбливали животных. Сам я никогда не был собачником и считал себя, напротив, айлурофилом[8]. Мне казалось, что я еще успею подружиться с семейством псовых. Но здесь это маловероятно. По ночам они выходят целыми сворами и порой нападают на прохожих. Как-то вечером один собачий секстет гнался за моим американским другом четверть мили по дороге, ведущей от подножия Старой Горы к новому району Драдеба. Когда конкретный пес постоянно мешал мне спать, я дважды прибегал к решительным мерам. Я понимаю, что лучше описать эти меры, иначе Вы подумаете, будто я отравил несчастных тварей. Естественно, это — первое, что пришло мне в голову, но я отверг данное средство из-за страданий, которые оно вызывает. Кроме того, симптомы отравления крысиным ядом (единственным смертоносным веществом, которое я мог здесь найти) общеизвестны, и владелец животного тотчас заподозрил бы, что его сторожевого пса отравили. Метод, который я применил к первой твари, лаявшей ночи напролет в соседнем саду, требовал временных затрат, но был зато эффективен. Мне приходилось целую неделю не спать по полночи, выжидая, пока улица станет совершенно безлюдной. Примерно в половине первого я шел на кухню и готовил полфунта сырых гамбургеров. В одну ночь я подмешивал в мясо меллерил и ларгактил, а в следующую — измельчал несколько таблеток анафранила[9]. Я чередовал лекарства, пока хозяин собаки не решил, что та взбесилась и не пристрелил ее. После первой же лечебной ночи лай прекратился. Похоже, это наиболее гуманный способ избавления от животных.

В другой раз одна сука ощенилась в гараже, который всегда стоял открытым. Ночной сторож принес картонку, чтобы собака лежала там со щенятами. Когда их отдали, сука осталась в гараже, и ее подкармливала чудаковатая эфиопка, в любое время присылавшая служанку с едой. Полностью освоившись в гараже, собака начала вести междугородные переговоры со своими подругами из Айн-Хайяни и Драдеба. Я пожаловался Абдельвахиду и подумал, что, возможно, он найдет какой-нибудь выход. Тот оказался весьма простым. Абдельвахид взял суку и засунул ее в багажник. Мы подъехали к Форе Дипломатик на краю пляжа, где стоит ресторан, которым владеет один марокканец с целой сворой собак. Прежде чем выпустить суку из багажника, Абдельвахид развернул «мустанг», чтобы можно было поскорее уехать. Сбитая с толку, она постояла секунду на пляже: другие собаки заметили ее и подошли знакомиться. Как только они окружили ее, Абдельвахид тронулся, и мы умчались, хотя я видел, как она еще долго бежала за машиной, пока мы ехали через лес. Она была вовсе не дура: едва услышав звук мотора, оттеснила других собак и помчалась за машиной.

С марокканцами что-то произошло. Пятьдесят лет назад собак здесь ненавидели. Их держали только деревенские жители. Слишком много грязи для города. Потом люди обратили внимание, что почти все француженки выходят на улицу с собаками на поводках, и мало-помалу начали им подражать. Поначалу мальчики водили дворняжек на веревках, туго обвязывая ими шеи животных. Проходящие мимо французские дамы возмущались:

— Mais се pauvre chien! Ти vas lʼetrangler![10]

Теперь у каждого марокканского ребенка, живущего в таком же районе, как я, есть собака. Большинство — немецкие овчарки: отцы считают, что они лучше стерегут дом.