Пустой

— Я бы тоже не любил. И не только пришлых, а вообще людей, после такого… — говорить о чужом горе было как-то по-особенному тоскливо, словно сам пережил нечто подобное. Эта история потерявшего все человека острыми когтями прошлась по душе, оставляя тяжесть, вмиг сдавившую грудь. На периферии сознания мелькнул тусклый призрак воспоминания, но рассмотреть его не получилось. К тому же девчонка продолжила говорить, так что все исчезло, даже толком не проявившись.

— Да он и не любит особо. — согласно закивала девчушка, довершая оформившийся на столе натюрморт двумя ломтями душистого хлеба. — Живет один бобылем, уже второй год как к нам прибился, а все словно чужой. Но это только снаружи кажется, что неприветливый он и вечно хмурый. На самом деле он очень добрый и сердечный, его и ребятишки любят за нрав его кроткий. Вечно он им какую-то забаву устроит, то свистулек наделает, то качель новую срубит. Ребятня визжит от радости, а он в стороне сядет, глядит на них, и улыбка у него в этот момент бывает такая, знаете, грустная. Баба Тая, как пришел он к нам, сказала, что зла от него ждать не стоит. Просто никак он своих близких забыть не может, потому и немтырем ходит. Сама я так разумею, что не забываются такие вещи, наверное.

Добавить было нечего, потому в ответ просто кивнул. Внезапно навалилась усталость и в сон клонить начало, будто и не спал весь прошлый вечер и ночь. Странно, ведь проснувшись, почувствовал себя способным горы свернуть, а сейчас той бодрости и в помине нет, будто все силы истратил на разговор. Хочется завалиться обратно на лежанку и заснуть безмятежным сном младенца. Только перекусить сначала не помешает.

— Вы, деденька, садитесь, покушайте. — девчушка словно мысли прочитала, приглашающе махнув рукой в сторону исходящей паром миски. — Вас ведь еле живого нашли, мокрый вы были в легкой одежонке, почти окоченевший. После такого, чтобы не заболеть, надо кушать хорошо. Ну и живинку попивать не как обычно, а побольше, тогда никакая хворь не страшна.

— А что за живинка такая? — я уже сидел на приставленном к столику пенечке и с удовольствием наворачивал густую ароматную похлебку с мясом и овощами. Ответа на вопрос не услышал, поэтому оторвал внимание от чудесного кушанья.

Девчонка смотрела на меня с еще большим удивлением, чем в прошлый раз. Кажется, снова спрашиваю об известных даже детишкам азбучных истинах.

— Ну как же? Живинка, живун, живец — жизнь наша в нем, и сами живы мы лишь пока он в нас! — опять ввернула, услышанную от кого-то из старших, напыщенную фразу. Но никаких торжественных ноток в ее голосе слышно не было, лишь растерянность и недоумение. Видать в этот раз я сморозил совсем уж невозможную глупость.

— Ведь баба Тая проверила вас и сказала, что точно не из свежих вы. А она никогда не ошибается, всех видит, как напросвет, только потайное ваше не разглядела. Да и разглядела вроде, только сказала, что нет в вас ничего, пустой вы совсем — так и сказала. Потому и хотела с вами поговорить, как в себя придете, не бывало еще у нее, чтобы человек на просвет пустой был. В каждом что-то развидеть можно, даже в самых свежих, а вы точно не из свежих, так она сказала.

Опять эти свежие-несвежие. Может у них в поселке так принято новых людей, до этого ни разу не появлявшихся в этих краях, называть?! Нет, не сходится. Ведь она меня еще пришлым называла. Насколько правильно я понял из ее суждений вывод только один — это разные понятия. К тому же неясно остается и про какое-то потайное, и про то, что местная знахарка назвала меня пустым. Вопросов много, а ответов ни одного. Можно, конечно, девчонку расспросить про все это подробнее. Но почему-то не хочется. Она и так после расспросов о живинке этой смотрит на меня, как на сумасшедшего.

— Не помню, совсем ничего. — я пожал плечами. — Даже как меня притащили сюда, отогревали, кормили, переодевали, ничего не помню!

— Ну про это и так ясно, что не вспомните. Вы совсем плохой были, без сознания, даже когда в себя приходили только бредили и ругались еще. — тут она засмеялась и лицо ладошками прикрыла.

— Так смешно ругался? — глядя на ее разрумянившиеся щечки я и сам невольно заулыбался.

— Нет, не о том я. Хотя и ругались вы тоже здорово! — она продолжала хихикать, никак не могла остановиться, то и дело закрывала лицо ладошками, а щеки из светло-розовых превратились в малиновые. — Вспомнила, как баба Тая вас переодевала, всех разогнала, и сама стала вами заниматься. Хотя с этим кто угодно мог управится, а все же сама она вас одевала, вплоть до исподнего.

Договорила и снова в смех ушла с головой, почему-то произошедшее ужасно ее веселило. Хотя, что с нее взять — ребенок ребенком, и поводы для смеха у нее ребяческие. Меня новая информация никоим образом не волновала. Ну переодела, ну баба Тая, что такого?! Да хоть тетя Мотя, главное — отогрели, дали пищу, одежду и кров. Не каждый ради знакомого так заморачиваться станет. А для меня, такого полностью неизвестного и чужого — все условия!