Пустая

Теперь трясло и меня – и мы замерли друг напротив друга, дрожа, как от холода, хотя сквозь окна хижину заливало яркое весеннее солнце, а в очаге весело, наперекор всему, трещал под огнем хворост.

– Я только хочу попытаться, – наконец сказала я, и мой голос прозвучал в наступившей тишине жалко, просительно. – Только попытаться… И если ты прав…

Но Никто больше не желал меня слушать. Я пыталась обнимать его, но он отбрасывал мои руки. Пыталась говорить – затыкал уши. То отворачивался от меня, качался, тер голову, то вдруг начинал жаловаться, глядя в никуда, на мою неблагодарность…

В конце концов я почувствовала, что больше не могу это выносить. Я уже не думала о том, чтобы идти в город, – мне просто хотелось уйти куда глаза глядят, лишь бы все это прекратилось.

На подгибающихся ногах я вышла из хижины и пошла в глубь леса. С собой я не взяла ничего, и очень скоро мне захотелось пить – давала знать о себе оленина, – но возвращаться казалось как-то глупо, хотя мой гнев на Никто уже иссяк.

Сама не заметив как, я добралась до опушки – дальше я никогда прежде не заходила. Мои ноги промокли, в волосы набились веточки и жуки, пробудившиеся после зимы.

Перед тем как продолжить путь, я тщательно извлекла все это и заплела волосы в косу. Хорошо, что по случаю праздника весны я надела все лучшее – те самые штаны и рубаху, которые были на мне, когда Никто нашел меня на берегу. Обвязки поверх старых сандалий смотрелись, может, и не слишком хорошо, зато я перевила их зелеными лентами с глиняными бусинками. На шее у меня болтались бусы, которые Никто смастерил для меня из полых разноцветных камешков и сушеных ягод, мух в янтаре и ярких птичьих перьев.

Сделав глубокий вдох, я двинулась вперед. Судя по солнцу, перевалило за полдень, и пригревать стало сильнее.

– Здравствуйте, – прошептала я себе под нос, – меня зовут… Меня зовут Ленна. Я очнулась недалеко отсюда, на побережье… – Тут я осеклась, решив, что Никто бы это точно не одобрил, и поправилась: – Очнулась недалеко отсюда. Это было чуть больше полугода назад… – Я помедлила, считая на пальцах, но после решила, что это не слишком важно. – Я знаю, что таких, как я, здесь не любят, но, поверьте, я не желаю вам зла, я только хочу узнать, не могли бы вы мне помочь…

Я шепотом повторяла свою речь, раз за разом, на все лады, ища те самые, правильные слова.

Лес светлел. Мне начали попадаться чистые, приятно пахнущие срубы пней, поваленные стволы, очищенные от коры и веток. Здесь прошли лесорубы. Чуть дальше я наткнулась на хижину – куда более чистую и красивую, чем домишко Никто. Судя по запаху, внутри никого не было, но я все равно не решилась зайти внутрь.

Лес поредел, и мне стало не по себе, хотя небо было ярко-синим, а солнце светило вовсю. До сих пор я не видела поле, но сразу узнала его. Возможно, в прежней жизни я любила поля?

Мне захотелось представить это место летом: яркие цветы, запахи разнотравья, и всюду жизнь – жужжат пчелы, деловито бегают туда-сюда хомяки и мыши…

Я моргнула. Не время было мечтать о настоящем лете, которое я толком не застала – когда Никто нашел меня, оно было уже на излете.

Поле оказалось шире, чем я думала, – мне здорово напекло голову, пока я пересекала его, и открытая кожа противно зудела. Я старалась не смотреть вверх – солнце полосовало глаза, как ножом.

И вот наконец я увидела настоящие дома – высокие, с двумя, а то и тремя этажами, с покатыми крышами и высокими изгородями, с разноцветными стеклами в окнах. Мне стало не по себе. Людей видно не было. Дома были до странности молчаливы – не так я представляла себе городскую суету. Ни детей на дорожках, ни стариков во дворах, никого. Кое-где на веревках сушилось влажное белье – если бы не оно да поднимавшийся кое-где из труб дым, я бы подумала, что город вымер.

Я ступила на узкую улочку, и изгороди сдавили меня с двух сторон, как тиски. Даже дышать было трудно – так не похоже на лес, где всегда дышалось легко. Из-за одного из заборов раздалось вдруг глухое рычание – я рефлекторно отпрыгнула в сторону и замерла, переводя дух… Но это была собака, только собака – я вспомнила о том, какими они бывают, еще до того, как увидеть ее в щели между досок – грязную, кудлатую, в кожаном ошейнике на тощей шее.

– Ну-ну, – прошептала я, – я не враг, собака. Вовсе не враг…

Но она продолжала рычать на меня, пока я не миновала ее владения.

Запах людей возник неожиданно – и, едва появившись, заполнил ноздри.

Людей было много, очень много. Еще пахло луком, чем-то сладким – кажется, яблоками в сахаре – и железом, лошадиным потом, машинным маслом, воздушной кукурузой, тканями, специями, орехами, возбуждением, весельем, жадностью… Там, куда я шла, в центре городка, варилось пестрое ярмарочное варево.

Теперь я поняла, почему на окраине было так пустынно.

Голос тревоги стал громче, и в нем явно звучали нотки речитатива Никто.