Пушкин и его современники

Les pieces que Pouschkin lui a fait tenir pour etre inserees dans son journal, sont des tirades de sa tragedie de Boris Godounoff, mais qu’il ne peut communiquer a personne, parceque d’apres les lois de la redaction il ne peut pas les faire connaitre avant l’impression. Je sais de bonne part cependant que cette tragedie ne renferme rien de contraire au gouvernement.

Le 7 Decemb. 1826»[162]*.

Затем в течение двух месяцев агенты III Отделения молчали о Пушкине и лишь 5 марта 1827 г. сам начальник 2-го округа корпуса жандармов генерал-майор Александр Александрович Волков доносил Бенкендорфу (в своём втором по вступлении в должность письме), между прочим:

«О поэте Пушкине, сколько краткость времени позволила мне сделать разведании, — он принят во всех домах хорошо и, как кажется, не столько теперь занимается стихами, как карточной игрой и променял Музу на Муху, которая теперь из всех игр в большой моде»[163].

После этого лаконического и претендующего на остроумие сообщения — опять большой перерыв в сообщениях о Пушкине, и только в агентурных сведениях за июль 1827 г. мы находим записку, писанную рукою фон Фока:

«Des vers qu’on attribue a Pouschkin circylent en ville et on les dit par coeur. Les voici tels qu’on me les a repetes[164]:

Россия, в оба ты гляди!
Министрам товарищи даны.
Но от Дашки, от Блуда
И от Рюрикова уда
Чего ты можешь ожидать!»

К слову «Рюрикова», подчёркнутому карандашом, Бенкендорф сделал пояснение: «Долгоруков», имея в виду бывшего в 1827—1830 гг. товарищем министра юстиции и управляющим этим министерством «Рюриковича» князя А. А. Долгорукова; под Дашкой и Блудом разумеются арзамасцы Д. В. Дашков[165] и Д. Н. Блудов, назначенные тогда тоже товарищами министров, первый — внутренних дел, а второй — народного просвещения. Эти скверные стихи, конечно, Пушкину не принадлежали, но приписывались ему, лишний раз подтверждая и оправдывая его собственные слова о том, что «все возмутительные рукописи ходили под его именем, как все похабные — под именем Баркова».

В тех же агентурных сведениях, относящихся тоже к июлю 1827 г., встречаем записку, писанную рукою фон Фока и — по странной случайности — в самый день первой годовщины казни декабристов.

«13 Juillet 1827

La Surveillance n’a pas perdu de vue la conduite et les liaisons du Comte Alexandre Zawadoffski, dont elle a quelque raison de se mefier[166].

Sous le rapport politique on n’a rien observe jusqu’ici, si ce n’est que quelques jeunes badauds y viennent raisonner et fronder, mais sans suite.

La principale occupation de Zawadoffski, pour le moment, est le jeu. Il a loue une maison de campagne au cote de Vibourg, chez Pflug, ou se reunissent presque chaque soir les individus suivans et plusieurs autres, moins marquans:

Le Colonel Drouville, officier de merite, a ce qu’on pretend, mais hableur et fanfaron insupportable.

Le Colonel Гудим-Левкович.

Le General Lewanski.

Un officier demissionnaire Якунчиков et un certain Вереянов. Joueurs de profession qu’on surveille.

Le P-ce Basile Meschtcherski dont la nomination comme president de la Censure de Moscou a produit, generalement, le plus mauvais effet[167].

M. Stolipin, Conseiller d’etat, qui est dans les fermes d’eau de vie.

Le jeune Poniatowski, de Kieff, fils du fameux fermier, et son camarade le S-r Piniadzek.

Le General Anselme de Gibori ne quitte plus Zawadoffski; il s’est installe tout a fait chez lui.

M. Pouschkin, l’auteur, y a ete quelques fois. Il parait bien change et ne s’occupe que de finances, en tachant de vendre ses productions litteraires a des conditions avantageuses. Il demeure a l’hotel Demouth, ou le viennent voir ordinairement: le Colonel Bezobrazoff, le poete Baratinski, le litterateur Fedoroff et les joueurs Schichmakoff et Ostolopoff. Dans ses epanchemens d’amitie il avoue tout franchement qu’il n’aurait jamais fait tant de folies et de sottises, s’il n’avait pas ete mene par Alexandre Rayeffski, qui, d’apres toutes les notices recueillies de differens cotes, doit etre un homme fort dangereux»[168].

В сентябрьских «Известиях» 1827 г. находим любопытную записку фон Фока с неоднократным упоминанием имени Пушкина[169].

О начале собраний литературных