Пушкин

Пушкин закончил первую главу «Евгения Онегина» 22 октября 1823 года и на следующий же день начал вторую главу, которая писалась легко и быстро. Петербургские впечатления сменились воспоминаниями о летних пребываниях в селе Михайловском. Страсть Лариной к альбомам, к тетрадям со стихами, к французскому языку, господство в супружеском быту и суровость к крепостным — все это соответствует характеру П. А. Осиповой (отметим деталь — общность их имен: Прасковья). В романе жизненный образ дан в ироническом освещении. Центральной фигурой выступал новый тип молодого поколения — энтузиаст политической свободы и творческого слова. Пушкин предполагал назвать вторую главу своего романа «Поэт». В ней намечалась тема трагической судьбы лирика с его «восторженной речью» и «вольнолюбивыми мечтами» в этом пустом и поверхностном обществе.

Увлечение Итальянской оперой сблизило Пушкина с директором городского театра, «коммерции советником» Иваном Степановичем Ризничем. Это был характерный представитель молодой одесской буржуазии — предприимчивый, энергичный, европейски образованный, участвующий в культурной жизни своего города (и даже своей далекой родины). По происхождению он был далматинцем, но в Одессе, где в деловом мире господствовал итальянский язык, его называли Джованни. Он учился в Падуанском и Берлинском университетах, в совершенстве писал по-французски, собирал в Одессе библиотеку и увлекался Россини. Ризнич был в приятельских отношениях с начальником штаба Второй армии П. Д. Киселевым (впоследствии министром и послом в Париже) и вел с ним обширную переписку. На средства одесского негоцианта были изданы в 1826 году стихотворения сербского поэта С. Милутиновича и его известная «Сербиянка».

Для такой деятельности необходимы были крупные суммы. По официальным данным, Ризнич вел обширную торговлю в портах Средиземного, Черного и Азовского морей: он экспортировал пшеницу «на собственных судах, в значительном числе им же построенных», и получал взамен колониальные товары, турецкие ковры, венские фортепьяно[32].

Одесский городской театр. Построен в 1804–1809 годах по проекту Тома де-Томона.

Старинная гравюра.
Но уж темнеет вечер синий,
Пора нам в оперу скорей
Там упоительный Россини,
Европы баловень — Орфей.

(1827)

Ризнич вскоре представил Пушкина своей молодой жене — болезненной красавице. Ее звали Амалия, родом она была из Флоренции, в России жила лишь несколько месяцев и русским языком не владела. О ее внешности дают представление стихи обвороженного ею Туманского:

В живых очах, не созданных для слез,
Горела страсть, блистало небо юга..

Пушкин был вдохновлен ею на ряд бессмертных любовных элегий. В его романической биографии это было сильнейшее переживание, обогатившее его «опытом ужасным». В начале знакомства повторилось отчасти впечатление, пережитое за три года перед тем в Гурзуфе от встречи с Еленой Раевской, — восхищение лихорадочной и хрупкой прелестью обреченного молодого существа. На этот раз работа смерти шла быстро, а восхищение Пушкина бурно разрослось в страсть, пережитую «с тяжелым напряжением». Вызванная этим чувством знаменитая лирическая жалоба «Простишь ли мне ревнивые мечты?» свидетельствует, что Пушкин впервые испытал любовь не как празднество и наслаждение, а как боль и муку. Правда, бурной напряженности чувства соответствовала и быстрота его сгорания — страсть Пушкина гасла так же быстро, как и жизнь его возлюбленной.

Это единственное увлечение молодого Пушкина, окрашенное трагическим тоном; оно оставило на долгие годы воспоминание об одной «мучительной тени» и вызвало к жизни траурные строфы посвящений, сквозь которые просвечивает страдальческий образ прекрасной флорентинки, увековеченный в гениальных русских элегиях.

В январе 1824 года Пушкин обратился к новой поэме — «Цыганы». С предельной сжатостью он записал план: «Алеко и Марианна. Признание, убийство, изгнание». Из этих пяти слов, возвещающих о больших драматических событиях, выросло одно из самых значительных творений Пушкина

Эпиграфом к поэме Пушкин намечал слова из молдавской песни: «Мы люди смирные, девы наши любят волю — что тебе делать у нас?» Вся поэма звучит степными напевами и тоской по воле. Современный герой, проникнутый идеями Руссо о «неволе душных городов», бессилен все же отдаться мудрому «первобытному» состоянию, ибо не может осилить в себе властных притязаний на чужую личность, грубых посягательств на свободу чувства. Счастья нет и в жизни вольных таборов —

И под издранными шатрами
Живут мучительные сны..