Пушкин охотно посещает уединенный кабинет Чаадаева, уже мечтавшего, несмотря на блестящее положение по службе, уйти в отставку и обрести полную независимость. В кружке Чаадаева раздаются сильнейшие доводы против крепостничества, жестокого обращения с солдатами, повсеместного лихоимства, неуважения к человеку. Оппозиционные настроения Пушкина получают новый закал. Еще больше дают ему беседы с глазу на глаз с Чаадаевым, исполненные — по позднейшему свидетельству поэта — «вольнолюбивых надежд». После одной из таких бесед и было написано стихотворение «Любви, надежды, тихой славы…», где, как в оде «Вольность», Пушкин отказывается от «юных забав» и высказывает намерение отдать весь жар и силы своей молодости борьбе с «властью роковой». «Свобода», «вольность святая», «отчизна» — вот высшие ценности, требующие беззаветного служения и сулящие «зарю пленительного счастья» его родине и немеркнущую славу тем борцам, чьи отважные имена будут начертаны «на обломках самовластья».
В 1819 году «молодые якобинцы» оживляют в различных направлениях свою деятельность. Николай Тургенев при участии Федора Глинки занялся организацией «Общества 19 года девятнадцатого века», ставившего себе главной задачей распространять политические идеи и знания. К концу года, по предложению Милорадовича, Тургенев написал обширный доклад царю о рабстве в России. В Петербурге появляется молодой поэт Рылеев (с которым Пушкин, несомненно, встречался).
В кружках молодежи сильное впечатление производит убийство реакционного публициста Коцебу, агента русского правительства, студентом Карлом Зандом. «Гимн Занду на устах» — одно из обвинений, брошенных политическими противниками Пушкину. И все эти подчас не ясные, но всегда призывные и мятежные устремления встречают новое неожиданное и поразительное по своей мощи выражение — на горизонте поэтической России появляется Байрон.
Еще в 1818 году в «Вестнике Европы» были напечатаны переводы нескольких отрывков из его лирики и критические статьи, отмечавшие в его поэмах «разительную картину противоположности между благодеяниями попечительной природы и опустошительным действием деспотизма».
Летом 1819 года друзья Пушкина захвачены этой новой волной мировой поэзии. Блудов из Лондона посылает Жуковскому байроновского «Мазепу», который с жадностью прочитывается Александром Тургеневым и И. И. Козловым. Почти одновременно Вяземский из Варшавы горячо призывает друзей к изучению английского поэта: «Что за скала, из которой бьет море поэзии!»
Осенью 1819 года происходит первое знакомство Пушкина с Байроном пока еще по отзывам друзей, по французским и русским переводам. Последняя песнь «Руслана» уже пишется среди всеобщего увлечения поэтов новейшей «британской музой».
В начале 1820 года Пушкин впервые почувствовал, что враг, с которым он вступил в борьбу своими сатирами, начинает наносить ответные удары. В петербургском обществе широко распространились слухи, что якобы за свои памфлеты на власть поэт был отвезен в секретную канцелярию и высечен.23 «Я увидел себя опозоренным в общественном мнении, — вспоминал в 1825 году Пушкин. — Я впал в отчаяние». По его собственному свидетельству, он колебался между самоубийством и цареубийством. Он обратился за советом к Чаадаеву.
Молодой философ отнесся, по-видимому, с глубоким участием к своему младшему другу. Чаадаев, в сущности, подтвердил сомнения, возникавшие уже в сознании самого поэта: самоубийство только подтвердило бы позорную молву, преступление же означало бы пожертвование всем ради мнения обывателей, достойных полного презрения. Не единственное ли средство пресечь в корне подпольную клевету — оправдаться перед властью? Для Пушкина это было неприемлемо. Он решил пойти другим путем, наиболее опасным, но, быть может, наиболее верным — заставить власть применить к себе иные приемы борьбы, совершенно открытые и явные, вынудить ее произнести во всеуслышание обвинение и применить к нему перед всем светом тяжелую публичную кару, самый факт которой исключал бы возможность одновременного тайного и позорящего наказания. «Я жаждал Сибири или крепости, как средства для восстановления чести».