Пульт мертвеца

По спине у меня побежали мурашки. И раньше приходилось сталкиваться с ненавистью: Смотрители, оказавшиеся за пределами своих поселений, встречались с ней в нынешние времена. До того, как на сцену вышли Аарон Валаам Дар Мопин и те, кто был с ним, нас едва терпели. Теперь же, спустя два десятилетия, отношение к нам дошло до критической точки. Ненависть была разная: бессознательная, пугавшая и даже унаследованная, но та, что исповедовал Айкман, была иного рода — холодная, почти на уровне интеллекта, содержавшая в себе намного меньше тех типичных черт, что присущи человеческой ненависти.

Бог одарил человека интеллектом, как однажды выразился один из моих учителей, а грехопадение — предрассудками. И не было в нем силы опаснее этих двух начал, встретившихся вместе.

Рэндон первым нарушил хрупкое молчание.

— Я, кажется, припоминаю, мистер Айкман, — произнес он, подбирая слова, — что одним из основополагающих постулатов Догматов Патри было искоренение религиозной дискриминации как в самом Патри, так и во всех колонизированных мирах будущего. Не думаю, что эти постулаты аннулированы.

Прозвучало достаточно вызывающе, но без эмоций, скрывавшихся за ними. Окажись здесь отец Рэндона, я это знал, он мгновенно рассвирепел бы при таком открытом проявлении дискриминации, но мировоззрение сына воспитывалось на иных ценностях. Для него я — не человеческое существо, а скорее инструмент, всего-навсего полезное орудие. И тем не менее, в данном случае он воспользовался всё-таки моей человеческой сущностью, чтобы записать на свой счет несколько победных очков в той психологической игре, в которую он вовлек Айкмана.

А его особенно провоцировать и не требовалось.

— У нас большое число эмигрантов из Бриджуэя, — бросился он в яростную контратаку. —Они еще не забыли, чего почти удалось добиться Дар Мопину. И те из нас, кто остался, тоже не забыли.

— Это случилось более двадцати лет назад, — холодно возразил Рэндон. — Мистеру Бенедару шел всего лишь одиннадцатый год, когда осуществлялся пресловутый эксперимент Дар Мопина с теократией.

— Я не ставлю в вину его возраст, — осторожность брала верх над его злостью: он будто прозрел, представив, кем был тот молодой человек, с которым он спорил во все тяжкие. — Я не отвечаю и за концепцию вины и совиновности, а лишь констатирую имеющие место факты.

— В таком случае, мне кажется, не нужно забывать наиболее существенные из этих фактов, мистер Айкман, — отпарировал Рэндон. — Я в ответе за этого человека… А «Группа Карильон» — соответственно за «Эйч-ти-ай». И это значит, что я принимаю решения во время этого рейса.

Плотно сжатые губы Айкмана плохо скрывали его стиснутые в ярости зубы, и на долю секунды мне показалось, что его ненависть переключилась на Рэндона…

— Простите, мистер Келси-Рамос, — опередил я Айкмана и, не давая ему высказаться сгоряча, о чем бы пришлось впоследствии сожалеть, произнес:

— Если вы не возражаете, я проведу сегодняшний вечер здесь и, по возможности, высплюсь в условиях настоящей гравитации.

Рэндон искоса взглянул на меня, я уловил одобрение. Он сумел бы настоять на своем, демонстрируя свою власть остальным. А теперь ему было проще всего принять мой отказ и свести конфликт на нет.

— Да, знаю… Вы никогда не высыпаетесь на корабле, — медленно произнес он. Его внимание снова переключилось на Айкмана и Де Монта, сидевших с таким видом, будто неведомая сила выдернула у них ковер из-под ног. Выдернула… Ничего не скажешь. Мне эта мысль пришлась по душе, хотя я не привык радоваться любым незавидным положениям, в котором оказывались люди.

— Джентльмены, — оживился Рэндон, — таким образом, мы остались втроём. Дайте мне несколько минут, чтобы переодеться, и я вернусь. Кстати, я заберу с собой эти записи. Моему эксперту по финансовым вопросам не мешало бы ими заняться.

Айкман, все еще со сжатыми губами, потянулся к компьютеру и вынул бумажный цилиндрик. Его руки заметно дрожали.

— Будем ждать вас, мистер Келси-Рамос, — сказал он, стараясь заглушить мучившие его эмоции, и подал ему цилиндр.

Рэндон кивнул, и мы удалились. В лифте, через несколько уровней от вестибюля, он, наконец, повернулся ко мне.

— Спектакль, да и только! Бенедар, что вы на это скажете? — с улыбкой спросил он.

Я судорожно глотнул.

— Действительно, сэр. Вообще-то, не надо было вам так их заводить.

Он презрительно махнул рукой.

— Самый быстрый способ продраться через дебри корпоративности, так это дать хорошего пинка тому, кто её придерживается, — без обиняков заявил он. — Извините, если оказалось задетым ваше самолюбие, но, признаюсь, лучший рычаг, чем вы, трудно найти.

Рычаг. Орудие. Многоцелевой инструмент.

— В общем-то, я и без пинков в состоянии понять, о чем идет речь, — напомнил я ему. — Ведь цель моего пребывания здесь…

— В том, чтобы направить свой чудесный дар для наблюдения и выискивания того, чего я не в силах заметить, — вежливо перебил меня он, сопроводив слова вздохом, означавшим его бесконечную терпеливость. — Да, понимаю. Мой отец всякий раз говорит о вашем даре Смотрителя — читать мысли.

— Это называется не так…