Пуговицы

Но на ее расплывчатом фоне медленно разгорались гнев и давно потускневшее чувство достоинства. Оно еще не было оформлено в слова. Разве что в возгласы: как?! можно?! было так?! обмануть весь народ?! бить детей?! Ночью?!.. И чувствовать себя безнаказанными? Фиг! Хрен вам! Банду геть!

— Думаю, это только начало, — сказал Вадим.

— …И работы у нас, — добавила Елена, кивая на его камеру, — будет много…

Мы, как и все остальные, стояли кружком, не зная, что делать.

Вокруг площади начали кружить машины с флагами. С каждой минутой их становилось больше. Собственно, как и людей.

Кто- то выступал с трибуны у памятника княгине Ольге. Но выступающих было не слышно. И не видно. Было ясно: Михайловская слишком мала, чтобы вместить всех, кто приходит, и надо отправляться на Майдан. Хотя пока, как я уже и сказал, никакой организации не наблюдалось — и люди прибывали туда, где было уютнее: под стены собора, который ночью так героически принял раненых.

— Что-то можешь спрогнозировать? — спросил Николай.

— Хищник почувствовал запах крови, — сказал я. — Теперь все может быть непредсказуемо.

— Ну, о чем вы говорите, ребята? — сказала Елена. — Они там… — она подняла глаза вверх, — …не совсем идиоты! Наверное, увидели, что наделали, и в ближайшее время все образуется в нашу пользу. Импичмент. Новые выборы. Мы же не в Африке живем! Мир уже гудит. Переход власти из одних рук в другие должен быть цивилизованным…

Мы с сомнением посмотрели на нее, хотя хотелось верить, что она права.

— О какой цивилизованности идет речь, когда они грезят советскими снами и даже не представляют размаха нынешней ситуации! — пожал плечами Вадим.

— Но очень не хотелось бы, чтобы подобными снами грезили и те, кто сейчас выходит на трибуны… — добавил Николай. — А ты что скажешь? — обратился ко мне.

— Этот сценарий писался давно, — сказал я, — и не здесь — в Кремле. Я думаю, что теперь все будет по-взрослому…

— Посмотрим, — сказала Елена.

И меня передернуло от этого слова.

Я назначил им встречу поздно вечером в офисе, ведь у меня вызревала идея делать репортажи с места событий — надо было обдумать. Попрощался и пошел искать Лину с тем же предложением, а точнее — волей мне данной. Все еще не мог избавиться от воспоминаний о ее разбитой голове. Пусть сидит в студии! Дальше будут наши дела. Ведь сейчас на площади собралась куча крепких мужиков разного возраста…

Стемнело, и людей собралось столько, что они стояли вплотную не только на площади, но и по обеим сторонам дороги, по которой ездили уже два или три десятка автомобилей — с флагами на окнах и капотах. У стены стихийно организовывались отряды, вооруженные кто чем — палками, черенками от лопат, досками.

В то, что это все бутафория, верилось все меньше.

Но…

Но я видел смерть еще там, в Афгане, и за эти годы стал убежденным пацифистом. Ребята, выстраивавшиеся у ворот, были того же возраста, как я тогда. Где-то в глубине души я считал, что протесты должны быть мирными. Такими, к каким и призывали оппозиционеры: будем стоять. На Майдане.

Сколько надо…

Конечно, путь к демократии, к сожалению, усеян жертвами. И задача всех нормальных граждан — сделать так, чтобы этих жертв не было.

Не покидала меня и другая тревожная мысль об обычной ловушке всех революций: после эйфории и подъема эмоциональные качели летят в другую сторону, начинается критиканство и… очередной передел власти. Как сделать, чтобы жертвы не стали напрасными? И станут ли они не напрасными, если придется брать в руки вот такое «оружие» — деревянные черенки от лопат?

И хватит ли такого оружия — против настоящего?

И возможно ли — настоящее?

Не знаю, верил ли я в это, но, побродив по площади до поздней ночи, а затем — по Майдану, где собралось не менее пятисот тысяч человек, пошел в офис — организовывать работу.

В первую очередь позвонил матери, сказал, что буду работать всю ночь, попросил не волноваться и порадовался, что предусмотрительно вытащил cam-модуль из телевизора.

Побожился, что «берусь за ум», начинаю работать, чтобы не почивать на заработанных в Америке лаврах.

…Утром, часов в пять, когда мы с Леной (послушалась «приказа» только она, Лину я так и не нашел) — обалдели от кофе и сигаретного дыма, в дверь ввалился Вадим.

Грязный, с почерневшим лицом. Качался, словно пьяный. Не проронив ни словечка, вытащил из камеры кассету. Бросил мне. Упал в кресло, закрывая лицо руками.

— Ребята, жесть… — прохрипел он и выругался. — Этого не может быть…

Я поставил кассету.

И Елена начала безумно рыдать с первых кадров, достаточно неразборчивых и сумбурных.

…Тридцать белых автобусов, въезжающих на Банковую.

Крик: «Колян, титушек привезли!» И после ругани: «За двести гривень даже полмозга не купишь!»

…Экскаватор на Институтской, движущийся на цепь военных…

…Несколько человек мечутся между цепью милиции и толпой, их сметают, прижимают к милицейским щитам…

…Огонь, дымовая завеса, вспышки петард, напор, камни в воздухе…

…Ребята в спортивной форме и кроссовках, прыгающие на щиты, словно боксеры на ринге, — прыгают и отступают, пропуская вперед людей, идущих с Майдана…