Пугачев

Максиму Григорьевичу Шигаеву в описываемый момент шел сорок восьмой год. В конце января 1772-го он возглавлял делегацию мятежных казаков, доставившую в Петербург челобитную Екатерине II. Посланцев выслушали на заседании Военной коллегии, а затем заключили в Петропавловскую крепость. В июне того же года, после подавления восстания, Шигаева с товарищами отправили в Оренбург, где они содержались в тамошней тюрьме вместе с активными участниками Яицкого бунта. Однако 10 июля 1773 года Шигаев был помилован за то, что во время бунта защитил нескольких офицеров и казачьих старшин. Во время пугачевщины он вошел в ближайшее окружение самозванца, в частности стал одним из судей созданной «Петром Федоровичем» «Военной коллегии».

Ивану Никифоровичу Зарубину-Чике в то время было 37 лет. Во время пугачевщины он стал одним из ближайших сподвижников самозваного «царя», по повелению которого именовался графом Чернышевым.

Что же касается самого молодого из первых сообщников «Петра Федоровича», 27-летнего Тимофея Григорьевича Мясникова, то он хотя и участвовал в мятеже 1772 года, тем не менее «остался без наказания», ибо «был он не из главных бунтовщиков». Во время пугачевщины Мясников командовал самозванческой гвардией[214].

В то время как Пугачев жил на хуторе у братьев Кожевниковых, казаки, удостоенные «царской» аудиенции, рассказывали в Яицком городке о «проявившемся государе» «и подговаривали к себе людей в шайку»[215]. Действительно ли самозванцу удалось убедить Караваева и его товарищей, что перед ними настоящий царь, — или же они согласились служить ему по каким-то иным соображениям? В научной литературе неоднократно высказывалось мнение, что ближайшие сподвижники Пугачева из яицких казаков прекрасно понимали, что никакой он не царь, а донской казак, но шли за ним, чтобы восстановить свои попранные права и вольности[216]. Подобное соображение находит подтверждение в источниках. Так, например, на допросе 8 мая 1774 года в Оренбургской секретной комиссии секретарь пугачевской «Военной коллегии» Максим Горшков передал слова Тимофея Мясникова о причине поддержки самозванца казаками «непослушной стороны»: «…мы по многих советываниях и разговорах приметили в нем проворство и способность, вздумали взять его под свое защищение и его зделать над собою властелином и восстановителем своих притесненных и почти упадших обрядов и обычаев… И так для сих то самых причин вздумали мы назвать его, Пугачева, покойным государем Петром Федоровичем, дабы он нам восстановил все обряды, какие до сего были…»[217]

Если о мыслях Мясникова по поводу происхождения «государя» мы знаем с чужих слов, то о неверии в «царя» Шигаева и Зарубина нам известно из их собственных показаний: первый говорил об этом на допросе в Оренбурге 8 мая 1774 года, второй — на допросе в Казани в сентябре того же года. Зарубин признавался, что он «о самозванце по подлому его состоянию усумнился, чтоб он подлинной был государь». Кроме того, Чика разговаривал о происхождении самозванца с Денисом Караваевым. По словам Зарубина, тот заявил: «…ето де не государь, а донской козак», — впрочем, добавив к этому: «Нам де всё ровно, лишь быть в добре». Чика согласился с таким подходом, однако решил выведать у самого Пугачева, кто же он на самом деле:

— Батюшка, скажи сущую правду про себя, точно ли ты государь?

— Точной я вам государь.

— Ведь нас, батюшка, только двоечка, — продолжал настаивать Чика. — Мне видь Караваев росказал о тебе, какой ты человек.

— Что же тебе Караваев обо мне сказал?

— От людей утаишь, а от Бога ведь не утаишь; ты — донской казак.

— Врешь, дурак!

— Я в том Караваеву дал клятву, чтоб никому о том не сказывать, так теперь и тебе, батюшка, даю, — ведь мне в том нужды нет: хоша ты и донской казак, только мы уже за государя тебя признали, так тому и быть.

— Ну, коли так, то смотри же, держи в тайне: я подлинно донской казак Емельян Иванов. Не потаил я о себе и сказывал Караваеву и Шигаеву, также Пьянову[218].

Так передавал свой разговор с самозванцем Чика. Впрочем, и сам Пугачев на одном из московских допросов подтвердил, что яицкие казаки «точно знали, что он не государь, а донской казак»[219].