Пугачев

Однако, по мнению современного историка Ю. Н. Смирнова, «предельно жестокая трактовка карательного террора, приписываемая циркуляру П. И. Панина от 25 августа 1774 г. о поголовной расправе над жителями восставших селений, является явным преувеличением». Историк основывает свою точку зрения на донесении Панина Екатерине II от 30 августа 1774 года: «…что же принадлежит до предписания… чтоб при новом взбунтовании в селениях казнить всех без изъятия возрастных мужиков мучительнейшими смертями, а жен, детей и земли их отдавать другим… то сие на единое токмо устрашение, но на оное поступить сам собою никогда себе не позволю…»[815] Как видим, речь здесь идет о «новом взбунтовании», то есть о будущем; что же касается настоящего, то Панин в свое оправдание ничего подобного не говорит.

Для устрашения «черни» колеса, виселицы-«глаголи», а иногда и трупы на долгое время власти оставляли на всеобщее обозрение. Правда, виселицы не всегда использовались по прямому назначению; иногда их устанавливали лишь из воспитательных соображений — под ними секли кнутом или плетьми взбунтовавшихся крестьян[816]. Что же касается смертных казней, их, опять же для устрашения «черни», частенько проводили публично. А если руководивший казнью человек был еще и натурой художественно одаренной, как, например, Г. Р. Державин, то экзекуция походила на театральное представление. Вот как сам Державин описал расправу, учиненную им в сентябре 1774 года над бунтовщиками в селе Малыковка: он приказал крестьянам обоего пола собраться «на лежащую близь самого села Соколину гору», а «священнослужителям от всех церквей, которых было семь, облачаться в ризы». Троим приговоренным к смерти надели саваны и с зажженными свечами под колокольный звон через всё село повели к месту казни. Народ в молчаливом ужасе встретил это зрелище. После того как «главные из изменников» были повешены, еще 200 мужиков подверглись телесному наказанию: Гаврила Романович приказал их «пересечь плетьми». «Державин же только расхаживал между ними и причитывал, чтоб они впредь верны были государыне, которой присягали. Народ весь, ставши на колени, кричал: “Виноваты и ради (то есть рады. — Е. Т.) служить верою и правдою!”»[817].

Конечно, мужикам, которых по приказанию Державина только «пересекли», повезло куда больше, чем повешенным бунтовщикам. Однако, как мы уже видели, порой телесные наказания носили настолько жестокий характер, что после них повстанцы умирали. Вспомним, к примеру, Федора Минеева, который скончался, не выдержав 12 тысяч ударов шпицрутенами. Впрочем, и оставшимся в живых после таких истязаний приходилось весьма нелегко. Крестьянин села Борисоглебского Пензенского уезда Епифан Федоров в челобитной своему помещику Александру Куракину сообщал, что в отличие от других малоимущих мужиков не может просить на пропитание «Христовым именем»: «…а мне, сироте, по моей скорби и уризании ушей, отлучитьца от вотчины нельзя, потому что по окружности здешней казниев нигде таких не слыхать»[818].

Мы уже неоднократно говорили, что дворяне были главной мишенью повстанческого террора. Поэтому вполне понятны мотивы мести пугачевцам за своих собратьев со стороны Панина и других представителей властей. Кроме того, некоторые противники восстания были твердо убеждены, что пугачевщину можно подавить лишь самыми жесткими мерами, поскольку «не имеющие первых понятий человеческих» бунтовщики иного языка не понимают. 22 января 1774 года М. Н. Волконский писал А. И. Бибикову: «Я только еще по моей искренней к вам преданности советую сперва большую жестокость с бунтовщиками показать и вешать побольше, а особливо яицких и башкир, тем им больше и ужасть наведется, и по домам разбегаться станут». А вот уже и сам Бибиков 2 марта пишет Екатерине: «Уговоры, объяснения, самое милосердое прощение Ваше доныне никакого действия произвести не могли и обольщенные не прежде, как страхом оружия успокоиваются, к должному повиновению приводятся»[819].

Та жестокость, с которой бунтовщики расправлялись со своими жертвами, вызывала ответную ненависть. Напомню, что причиной, побудившей подчиненных Деколонга не брать пугачевцев в плен, а уничтожать их на месте, были «варварские приступы» восставших, под которыми подразумевались в том числе и жестокие расправы. Вот еще один из многочисленных примеров таких расправ. Пугачевский полковник Дементий Верхоланцев вспоминал: «В Курмыше на Суре, близ Алатыря, на одном острове человек до 200 бояр со своими людьми и пожитками укрылись от нас, вооружась, впрочем кто чем мог, на случай опасности. Завидев нас, крепостные люди связали их и выдали нам; их кололи пиками, а младенцев о землю хлестали». Кстати сказать, упомянутых выше трех бунтовщиков Державин повесил, помимо прочего, за то, что они замучили казначея Тишина с его женой, предварительно «наругавшись» над ней, а у их детей «младенцев», «схватя за ноги, размозжили об угол головы»[820].