Пугачев-победитель

— И быть тебе, Павло, с моим царским величеством в вечной дружбе и в братском союзе, и во всех делах поступать для моего царского величества на пользу и на прибыль, а пока мы порядку не восстановим по всему нашему царству, то быть тебе в полном нам подчинении и наших приказов во всем слухатьея.

Лукавая искорка мелькнула в серых глазах Полуботка. Мелькнула и погасла.

— С иноземными, скажем, осударями тебе, Павлу, ни в какие договоры не вступать и союзничать не полагается! — продолжал Пугачев, выдерживая строгий вид, — потому как это дело касаемо усей нашей инперии. Государственным титулом не подписываться, послов в чужие земли не посылать, ни с кем не сговариваться, особливо же с султаном турским, да с ханом крымским, да с господарем волошским, да с крулем польским или кто заместо его. Словом сказать, быть тебе в нерушимом братском союзе на веки вечные с нашей державой. А за то своих границах волен ты над твоими подданными в животе и смерти и в имуществе. Что касаемо твоего славного украинского войска, то опять-таки даем мы тебе высочайшую грамоту за подписью и за нашей большой государевой печатью на право оное войско собирать и им командовать, одначе, пока что под нашим верховным начальством. А обе грамоты получишь ты, Павло, от нашей анпираторской канцелярии.

Изменив голос, «анпиратор» спросил:

— Любо, што ль?

— Любо! — отвечал Полуботок.

— Поди, мыкаться, как неприкаянному, в чужих землях осточертело? Рад домой вернуться?

Полуботок пожал плечами.

— Ну, а теперь вот что, — продолжал Пугачев. — Это там грамоты, да подписи, да печати, да все протчее — одна видимость. Без бумаги, известно, нельзя. Ну, а насчет самого дела-то как?

— То есть?

— То есть, как думаешь, удастся что изделать ай нет? Да ты не хитри, Павлушка! Мы тоже не лыком шиты, не веревочкой вязаны... Удастся, говорю, хохлов расшевелить да на Москву погнать? Они, хохлы, ленивые! Любят около своих баб тереться...

— Старшину малороссийскую — ту не поднять! — ответил Полуботок. — Она вся на московскую сторону гнет. Живется ей, старшине, неплохо, сам знаешь.

— Еще как! — оживился Пугачев. — Такие себе баре заделались! На простой народ и глядеть не хочут.

— Ну, а крестьянство, думаю, расшевелить-таки могу. На запорожцев полагаю надежду.

— Запорожцы? Запорожцы пойдут! — откликнулся Пугачев. — Запорожцы — лихие ребятки. Москва, та им хвост больно прижала, а они погулять любят. Опять же, ясно: ежели теперь не подымутся, то их дело совсем плевое выходит. Степь-то заселяется. Гулять уж и негде, а им без гульбы какая жизнь? Ну, подымай, подымай. Можешь хошь и сегодня в путь отправляться. Вон деньгами-то я тебя, друже, наградить не могу. У самого тонко.

— Деньги у меня для начала будут, — ответил Полуботок.

— От англичанов, что ль? — полюбопытствовал Пугачев. — Странное, братец ты мой, дело: откуда у них деньги такие? Показывали мне на карте, вся-то их земля маленькая, скажем, как две альбо три наших губернии. Киевщина да Полтавщина что ли... а денег — видимо-невидимо. И как где какие смущения, беспременно аглицкие деньги орудуют, а какой им прибыток, того понять не могу!

— В двух словах не объяснишь, — угрюмо обронил Полуботок, — но я его величеству, королю аглицкому, всем обязан.

— Слышал, слышал. Ну-к что жа? Обязан, так обязан... Нам что? Нам, главное дело, Катьке шею свернуть да самим на пристоле поплотнее усесться, а там уж видно будет, как и что... А когда отправляешься-то?

— А дня через два, — ответил Полуботок, поднимаясь.

— Ну, ладно! Мы-то, вить, тоже не сразу с места стронемся.

Полуботок стоял уже у порога выходной двери, когда Пугачев опять окликнул его.

— Постой-ка, Павло, говорю!

— Слушаю.

— А с езовитами ты путаешься?

— С иезуитами? Нет, — ответил «великий гетман», — не приходится. Они с полячишками, дружба такая, что их и водой не разольешь, а полячишки — они нам на шею сесть норовят, да горды уж больно. Свою-то державу пробенкетували, промотали, профершпилили, почитай, без остатка, а тоже фордыбачат.

Зло усмехнулся.

— Побывал я у них, в Польше. В Варшаве жил. Ничего, хорош городок. Паненки лихие, грудастые да глазастые. А все — пустое какое-то. Силы в ей, в Польше, настоящей то есть силы не видно что-то. А под боком немец-красный перец сидит. Ох, и слопает он Польшу только косточки трещать будут!

Легкая улыбка промелькнула по липу Полуботка. Мнение Пугачева о Польше он, в общем, разделял, но высказываться определенно по этому сложному вопросу не намеревался. — Ну, ладно! — вымолвил Пугачев задумчиво и даже как будто тревожно. — Завертелась мельница. Валяй во все поставы! А что из того выйдет, — кто его знает?

— Что-нибудь да выйдет, — глухо отозвался Полуботок. — Бог поможет...

Пугачев мотнул головой.

— Н-ну, бога-то ты оставь лутче! Бог тут ни при чем... Скорее, скажем, другой... черный... — Он сухо засмеялся и добавил: — Ну, ладно, говорю! Поживем, увидим!

Полуботок вышел из ставки. Едва он удалился, как Хлопуша привел в ставку князя Федора Мышкина-Мышецкого. Его Пугачев поздравил с назначением в имперские канцлеры, пояснив: