Пугачев-победитель

Ума в крошечной голове у спрута мало. Звериной хитрости хоть отбавляй. Пугачевцы, пользуясь тем, что правительство, слишком долго не обращавшее внимания на движение на Яике, прозевало и не успело произвести сосредоточения войск, раскидывают щупальцы по всем направлениям. С их помощью они нащупывают удобное место, чтобы перетащить брюхатое тело на ту сторону Волги. Последнее время чудовище явно тревожится: почти весь левый берег Волги уже ими обглодан. А брюхо требует еды. Если до зимы не удастся перебраться на правый берег, оно само собой развалится от бескормицы. Зимы ему не пережить...

Михельсон требует разгромить или хотя бы пугнуть шайку, добравшуюся до Питиримова. Ой, надо! В первую голову надо. Место деликатное... Но как же быть с Кургановским? Если бы не Питиримово, то можно бы сразу броситься на Покровское: шайка, конечно, большая, но рыхлая. Налетев на нее, можно расколотить. Не в первый раз... Назарки в роли «енаралов» немного стоят.

Однако, если заняться Покровским, то есть спасением Кургановского, то за это время в Питиримове и впрямь соберется тысячи две. С ними тогда уже не управишься.

Эх, хоть бы две-три сотни людей, на которых можно положиться! Вот таких, как Сорокин! Но где их взять? Одни ползут в стан Пугачева, другие расползаются, как тараканы из горящей избы, даже не помышляя о сопротивлении. Что за народ такой треклятый?!

Думы Левшина были прерваны Анемподистом, лично пришедшим доложить, что завтрак подан.

Войдя в столовую, Левшин увидел, что Лихачев с юношеским аппетитом уплетает какую-то горячую снедь. На столе стояла пузатая темная скляница.

— Токайское! — сказал Лихачев, прожевывая кусок сочного гусиного мяса. — Налить, что ли?

Час спустя маленький отряд Левшина собирался покинуть кургановскую усадьбу. Почти все население усадьбы высыпало на двор. Мальчишки лихо гарцевали верхом на палочках, изображая то ли гусар, то ли казаков. Девчонки шныряли стайками. Дворовые толпились кучками, тупо глазея на коней. Дворовые девки теснились к гусарам и всучивали им подарки, по большей части из съестного.

Анемподист, бледный, еле волочивший ноги, растерянно покрикивал на дворовых, отдавая ненужные распоряжения, а потом бормотал:

— Помяни, гос-споди, царя Давида и все кротость его! Пресвятая Богородица, спаси и защити!

Подошел к собиравшемуся уже вскочить на свою белую полукровку ротмистру.

— Ва-ша милость...

— Ну?

— А мы как же?

Левшин угрюмо пожал плечами.

— Ведь сожгут, окаянные!

Левшин молчал. По морщинистому лицу старика покатились слезы.

— Жили-жили и, вот, на поди... Что ж это такое?

Помолчав несколько секунд, вопросительно шепнул:

— Ай убечь и мне? Ведь отбиваться нечем! А они не посмотрят. Им что? Уж и теперь которые побойчее зубы показывают, господ, мол, больше не будет, а господских псов и удавить можно! Это я-то в псы попал на старости лет!

— Прикажи арапниками драть!

— Да кто драть-то станет, батюшка?! Да и к чему? Только пуще того злобиться будут...

— Поступай, как знаешь, старик! — смягчился Левшин. — А я и рад бы помочь, да... Молись богу, старик!

— Бог-то далеко, ваша милость! А Пугач близехонек. А, главное, господ нету. Были бы господа — знали бы, что делать. А мы как овцы без пастуха... Ну, дела!

Левшин вдел ногу в стремя. Белая кобыла плясала на тонких, изящных ногах, распустив пушистый хвост, и когда ротмистр уселся в седло, прянула и поскакала к распахнутым настежь воротам.

Гусары потянулись следом за командиром, по двое вряд. Какая-то шустрая босоногая бабенка подлетела стрелой к рябому гусару Митрохину и, сверкнув белыми зубами, сунула ему сверточек.

— Пирожка на дорожку, Ванюшенька! Не поминайте лихом!

И, застыдившись, юркнула куда-то.

Выехав со двора, Левшин придержал свою кобылу и стал пропускать гусар мимо себя, оглядывая их зорким взглядом умеющего держать людей в руках командира.

В хвосте ехали вместе: Юрий Николаевич Лихачев на горбоносом киргизе, оседланном по-казацки, за ним его дядька Игнат, худенький старичок, сидевший на лошади, как кот на заборе, казачок Петька, пятнадцатилетний парнишка, привязанный к своему барину, как собачонка, и еще какой-то незнакомый Левшину новый казачок — белокурый, румяный и голубоглазый, испуганно хватавшийся белыми руками за луку и пресмешно болтавшийся в седле.

— Откуда этот мальчонка у тебя появился? — спросил Левшин у приятеля.

Легкая краска проступила на щеках Лихачева.

— Тут, друг ты мой, вышла такая странная история...

— Да это не мальчонка, а девка! — изумился Левшин.

— Ксюша... привязалась... По совести, я ее отговаривал. Но она говорит: «Тогда я удавлюсь...»

Левшин пожал плечами.

— Глупо, братец ты мой! Сами на волоске висим...

— Знаю, что глупо. Но, ах, ежели бы ты знал, какие тонкие чувствования у сей девицы! Никто не сказал бы, не подумал бы, что она из подлого звания, простая дворовая... Она даже по-французски кое-что говорит!

— Очень ей это нужно?! — фыркнул ротмистр. — Но ведь ты, дружище, похищаешь чужую собственность. По закону...