Пугачев-победитель

— Пушкарное дело, грит, дюже понимает… Опять же, энто-то самое, как его... анжинерное, мол, искусство...

— Бахвалится, поди? — усомнился Пугачев. — У них, у полячишек, гонору много. Набивал, скажем, капитану трубку да девок приводил на ночь, ну и сам себя сейчас в капитаны производит...

Поляк, скрипнув зубами, вмешался:

— Я от казанского коменданта аттестацию имею... В аттестации сказано: Чеслав Курч, бывший капитан польских королевских войск...

— Написать все можно, — протянул, потягиваясь, Пугачев. — Но, промежду прочим, чего тебе от нашего величества понадобилось? По каким таким делам?

— Хочу быть полезным... вашему царскому величеству! — выдавил из себя, Курч.

— Пользы-то с вашего брата, как с шелудивого козла, ни шерсти, ни молока...

— Ежели ваше царское величество решит идти на Казань, то могу оказать большую помощь.

— Каку таку? — вяло вымолвил Пугачев.

— Живучи возле кремлевской стены, имел я случай подземный ход под стену...

— Ну?

— И заложил я там пороховую мину. Истративши разновременно до пятидесяти рублей серебром, устроил я, говорю, большую пороховую мину.

— А толку-то что? Рази весь кремль на воздух взорвать собираешься?

— Весь не весь, конечно, но за взрыв значительной части стены беру на себя полное ручательство. Образуется пролом. Доблестные войска твоего царского величества, вовремя подведенные к надлежащему месту, смогут легко проникнуть в кремль...

— Коли не врешь, так правда... Да из-за чего вы, поляки, хлопочете. Ай моя Катька вам в печонку так въелась?

Пан Чеслав опять скрипнул зубами.

Пугачев услышал этот звук и засмеялся во все горло.

— Допекла-таки вас супружница моя? Хо-хо-хо!

— Как честный человек, положа руку на сердце, скажу, против Московского царства мы, поляки, сердца не имеем…

— Болтай, болтай!..

— Но любя свою родину и видя ее унижение и страшные бедствия, стремимся к обеспечению ее вольностей!

— Промотали вы, паны-горлопаны, свое королевство! — смеясь, сказал Пугачев. — Пробенкетували... Народ вы какой-то больно уж драчливый... Бывал я у вас, в Польше...

— Если бы ваше царское величество только пожелали, то Москва и Польша могли бы сделаться союзниками на жизнь и смерть.

— Союзниками, гришь? Варшава да с Москвою? Чудное дело. Право слово, чудное!

— Польшу теснят и с запада! — продолжал Курч. — Круль прусский.

— Заливает вам горячего сала за шкуру? — обрадовался Пугачев. — Его взять на то! Он немец, перец старый, всем сала за шкуру заливать любит. Австрияков вот как расчесывал. Опять же французов... Ну, да и нашим попадало по загорбку. Помню, под этим, как его... Под Куннерсдорфом...

Зацепа предостерегающе кашлянул. Пугачев поморщился, но потом продолжал в ином уже духе:

— Одначе, тетки моей покойной, Лизаветы, армия этого немчуру тоже не однова причесывала разлюбезнейшим манером. Кабы не я, то быть бы ему карачун... Но ты, пан, между прочим, полегче бы выражался-то! Нашему царскому величеству король пруцкой хоша и дальний, а все же сродственник. Опять же никто из государей на наше правое дело внимания не обратил, а он, пруцкой, цидулку-таки прислал. Любезным братцем величает!

Поляк потупился. Тогда снова вступил в разговор Зацепа, сказав:

— По антиллерийскому делу, двистительно, нам польза может оказаться. Пушкарей у нас немало, да больно зря палят часто. По чему попало шпарят, а насчет дистанциев мало смотрят. Ежели ты, пан, в сам деле послужить хочешь, то так и быть, его царское величество может тебя своей милостью подарить...

— А что ты думал?.. — откликнулся Пугачев, потягиваясь. — Пущай старается!

— Послать его к Тимош... к князю Барятинскому, что ли ча? — осведомился Зацепа.

— Валяй. Пущай сговариваются, как и что... Может, и впрямь, насчет казанкова кремля что сварганят...

Сделав свирепое лицо, опять обратился к поляку;

— А ты, пан, того... Смотри, говорю! Я, брат, сам с усам. Чуть что — с живого кожу сдеру, а мясо псам скормлю:

— Ну, иди!

Позванные Зацепою-Путятиным часовые вывели поляка. Он был бледен, на лбу виднелись капли пота, но под лихо закрученными усами играла довольная улыбка.

— Пора бы и кончать! — вымолвил ворчливо Пугачев. — Спать чтой-то хотца...

— Надо раньше энтого... сокола залетного допросить «Дружки» пишут, что, мол, внимания заслуживат...

Начался допрос стоявшего до тех пор в стороне молодого белокурого человека. У него было плоское, чисто славянского типа лицо с мелкими, по-своему приятными для глаза чертами, ровно подстриженная бородка, отливавшая красниною, жиденькие усики, нос луковкой и серо-голубые глаза, смотревшие на окружающее с наивным любопытством.

— Ну, парень, докладывай! По какому такому государственной важности делу решился ты потревожить его царское величество? — начал Зацепа.

— Желая принести посильную пользу народам, населяющим российскую империю, — зачастил явно заученную речь белокурый, — решился я, преодолевая многие трудности и пренебрегая опасностью для живота моего, обратиться к его царскому величеству с меморией, сиречь, докладной по государственным делам запиской...