Пугачев

Конечно, можно говорить о просчете Пугачева и его сподвижников — они могли бы действовать иначе, решительнее и дальновиднее в данном случае (как и в ряде других), направить шедшие за ними массы людей, причем еще быстрее и энергичнее, и на Оренбург, и на Казань, причинить властям еще больше хлопот, внести большее замешательство в ряды врага и достичь большего. Все это так. Но нужно хорошо представить себе людей, которые в те дни, можно сказать, делали, сами того не сознавая, огромной исторической важности дело, и обстановку, в которой они действовали. Прошло всего две недели с начала восстания, события происходили одно за другим с быстротой калейдоскопической — восставшие, сначала небольшая горсточка людей, быстро увеличиваясь численно, брали форпосты и крепости, впрочем, плохо, как правило, укрепленные, с небольшими гарнизонами, большая часть которых им сочувствовала и при первом подходящем случае переходила на их сторону. Войско повстанцев росло, как снежный ком в сырую зимнюю погоду. Это были, с одной стороны, самые разные по положению, происхождению, национальности люди; с другой — всех их объединяла привязанность к своему месту жительства, к яицким местам, Оренбургскому краю. Они хотели быстро решить свои наболевшие вопросы — расправиться с командирами и старшинами, чиновниками и попами, которые досаждали им, причем жестоко и долгие годы, здесь, в этих городках и форпостах, в этом проклятом Оренбурге, откуда исходило изо дня в день насилие и несправедливость, посылались команды, убивавшие, насиловавшие, грабившие их, как это было хотя бы год с лишним назад, после январского восстания на Яике, когда Фрейман, генерал-вешатель и каратель, неистовствовал по всей линии, прежде всего в центре войска Яицкого.

Эта локальная ограниченность кругозора повстанцев свойственна им везде и всюду в феодальные времена, будь то на заре средневековья или на закате крепостнического строя, на востоке или западе Европы; это общее явление, характерное для всех крестьянских движений, массовых гражданских войн, каковой и являлось начавшееся в сентябре 1773 года движение.

Другое, о чем тоже следует помнить, — стихийность подобных восстаний, несмотря на отдельные элементы, проблески организованности. Выше мы уже видели, что в ряде местных, небольших, как правило, восстаний, волнений 50 — начала 70-х годов проявлялись эти черты — созыв кругов или сходов, суймов, решение на них вопросов, касающихся управления всеми делами, в том числе выбор должностных лиц, предводителей, командиров, организация военных сил, отпора карателям и т. д. Во многом эти опыты народной власти, пусть несовершенные и кратковременные, копировали порядки или крестьянской общины, или «казацких христианских республик» (так К. Маркс называл Запорожскую Сечь, устройство которой было аналогично тому, что имело место и на Дону и Тереке, Яике и Волге). Все они, эти порядки, уходят корнями в глубокую древность и часто находили применение в годы народных восстаний со времен Киевской Руси, а в Новгороде Великом и Пскове лежали в основе вечевого республиканского строя в течение нескольких столетий, вплоть до его ликвидации в конце XV — начале XVI века. Применялись они и в ходе Пугачевского восстания, тем более что застрельщиками, организаторами его на первых порах стали яицкие казаки. А ведь они представляли собой внушительную военную силу, хотя и иррегулярную, имели прекрасные боевые навыки и традиции, вносили все это в ряды восставших. Но в сравнении с крепко организованными, хорошо обученными, дисциплинированными царскими полками даже эти казачьи сотни и полки, не говоря уже о нестройной и необученной, темной массе других людей, встававших под знамена восстания (а они по числу довольно быстро и намного опередят яицких и прочих казаков), одним словом, все они выглядели несравнимо хуже, хотя и воодушевлены были идеями борьбы за правое дело, с насилием и произволом.