Пугачев

Возмущения угнетенных людей, прорываясь то в одном месте империи, то в другом, вовлекая разные слои населения — русских и нерусских, крестьян и работных людей, сельских жителей и горожан, христиан и мусульман, буддистов и язычников, православных и раскольников, заполняют всю вторую половину XVIII столетия — время царствования «дщери Петровой» Елизаветы и Екатерины II, претендовавшей на славу, аналогичную славе Петра Великого; недаром на цоколе «Медного всадника» по ее указанию выбили золотом слова: «Петру Первому Екатерина Вторая». Сама она признавала, что при ее вступлении на престол, в первый год правления, в возмущении находилось 100 тысяч монастырских, 50 тысяч помещичьих и 49 тысяч заводских крестьян.

Протест против социальной несправедливости принимал различные формы. Массы крестьян и других обиженных судьбой людей бежали из родных мест на окраины, в том числе (и особенно) в Поволжье, Заволжье. В 1727—1741 годах, по неполным данным, в бегах скрывалось более 320 тысяч душ мужского пола. В последующие десятилетия побеги продолжались. Нередко бежали не только бедные, но и сравнительно богатые крестьяне, бежали подчас семьями, а то и целыми селами, деревнями.

Беглые крестьяне, солдаты и другие объединялись в отряды (так называемые «разбойничьи партии», по терминологии правительственных документов), вели борьбу с феодалами, со всеми богатыми, притеснителями. Эти «отряды» беглых, или, как их именуют чувашские легенды, «группы беглых», «вольных», расправлялись с помещиками, управителями их имений. За 60-е годы зафиксированы десятки таких случаев в разных местах. Так, в Московской губернии с 1764 по 1769 год жертвой гнева крепостных стали 30 помещиков из 27 имений, в их числе генерал-аншеф Леонтьев, отличавшийся крайней жестокостью. В тюрьме города Шацка в 1763 году находилось 23 колодника по обвинению в убийстве помещиков и их прихвостней. Императрица, знавшая о подобных расправах, однажды в связи с письмом писателя Сумарокова, заявившего, что крестьяне-де любят господ, спокойно проживающих в своих имениях, ответила: «и бывают отчасти зарезаны от своих», то есть от собственных крестьян и дворовых.

Многие беглые, «сходцы», собирались в отряды «понизовой вольницы» на Дону, Волге до, во время и после Пугачева. Отряд «казаков» атамана Иванова насчитывал до 100 человек из беглых крестьян, дворовых, рекрутов, солдат, бурлаков, посадских людей из городов. Имея ставкой Качалинскую пристань на Дону, они действовали с 1771 года на Волге. Из их рядов вышел И. Семенников — активный сторонник самозваного «императора» Богомолова, о котором выше уже говорилось.

В те же годы на Волге стало известно имя «славного разбойника» ( так его называли даже в официальных документах) Кулаги — на самом деле крестьянина К.В. Дудкина, крепостного княгини И.Я. Голицыной, бежавшего из ее нижегородского имения. Он собрал отряд в 1770 году, начал выступления против богатеев, но его арестовали. В августе 1774 года Кулагу освободили пугачевцы. Другие «понизовые» атаманы (Н. Филиппов, Д. Посконнов) начали свою борьбу со вступления в армию Пугачева, когда она шла вниз по Волге, и продолжили ее после его поражения, сколотив и возглавив действия отрядов «разбойных людей».

Отряды беглых крестьян громили помещиков и их имения по всей Европейской России. Их действия заметно усилились, особенно в Поволжье, в 60-е годы. Неурожаи, дороговизна хлеба в конце этого десятилетия сильно обострили обстановку в Поволжье и по всей стране. О росте числа «разбойных партий» и их действий, увеличении потока беглых, особенно с 1768 года, говорят правительственные акты, сообщения губернаторов (например, казанского фон Брандта, нижегородского Квашнина-Самарина и др.). Губернские и провинциальные канцелярии доносят в Сенат о нападениях на помещиков, старост, приказчиков, заводчиков. Так, в Уфимской провинции «воровские люди», приплывшие на лодках (до 30 человек), напали на имение помещика С. Каблуцкого в селе Лавошном, избили его, взяли имущество и ушли; с ними бежали некоторые помещичьи крестьяне. Нижнеломовские дворяне в наказе для Уложенной комиссии писали о «ворах и разбойниках» из крестьян, что они им «великое злодеяние чинят пожегом, грабежом, денным разбоем и лишением нас жизни».

То, о чем писали эти поволжские помещики, происходило повсюду. Тот же фон Брандт отметил в рапорте Сенату, что в «разбойничьи шайки» вступают многие беспаспортные беглые крестьяне, имевшиеся среди работных людей с «казенных и партикулярных заводов» и речных судов, а грабят и жгут эти «разбойники» тех, «кто деньги имеет»; человек же, «у кого их нет, тот бесстрашным остается». Когда нападают «разбойники», то, продолжает фон Брандт, «работные люди хозяев и приказчиков (которых громят „разбойники“. — В. Б.) и всякую поклажу не будут охранять», а, наоборот, присоединяются к напавшим или разбегаются во все стороны; соседи же (из крестьян) спокойно смотрят, как горят дома помещиков, приказчиков и старост.