Публицистика

— Вы видели людей, которые применяли систему, пытались строить свою жизнь? Насколько велико здесь различие между технарями и гуманитариями? Обычно считается, что гуманитарии с большим трудом поддаются организации, планированию.

— Думаю, тут нет никакой разницы. Я, допустим, знал писателя Симонова, который умел работать в любой обстановке планомерно и эффективно. Хотя, когда человек очень талантлив, он живет не по нашим правилам. Он не сам делает, ему диктует кто-то.

— То есть важно не столько запланировать, сколько не пропустить?

— Да, гений скорее слушает и просто записывает. Поэтому обычные мерки планирования здесь неприменимы. Например, Ландау — гуляет, говорит, шутит, рассказывает анекдоты. И вдруг покидает компанию, начинает что-то записывать. Но тут важно то, что он ставил себе задачу, и его мозг, его сознание занимались ею, независимо от окружающей обстановки. Это особое свойство человеческого таланта — работать независимо от внешнего состояния. Хотя есть гуманитарии, которые много сделали, многого добились именно благодаря организации и планомерности своей работы.

— Вы можете привести пример, когда лично Вам помогли методы организации времени? Из системы Любищева или какие-то другие?

— Систему Любищева я никогда не применял. Но она все-таки оказала на меня свое действие. Я понял — как можно жить, как можно было бы жить. Это воспринималось как молчаливый внутренний призыв. И я стал гораздо бережнее относиться ко времени и болезненнее — к разным нелепым способам времяпрепровождения, к убийству времени.

— То есть значение не столько технологическое, сколько мировоззренческое?

— Да. И я считаю мировоззренческое важнейшим.

— Как Вы видите будущее развития этой темы у нас в стране? Не потеряны ли мы в этом плане, есть ли перспективы?

— Самое первое, что приходит в голову, — в нашем совершенно чудовищном бюрократизме мы воруем человеческую жизнь. Мы воруем время у каждого человека. Люди часами сидят в приемных, в больницах и т. п. Это безобразно. Жизнь состоит из часов и минут, которые теряются безвозвратно. Это — преступление, которое непрерывно совершается и которое должно быть наказуемо. Но человек должен приспосабливаться к этим жестоким условиям. Я не уверен, что вашему сообществу можно поставить задачу бороться с этой машиной. Но можно учить человека жить в условиях этой машины, экономить свое время, несмотря на неблагоприятные внешние обстоятельства.

— И в заключение — Ваши пожелания нашему таймменеджерскому сообществу?

— Я не очень люблю такого рода вопросы — пожелания, призывы. Но я могу сказать вот что: я очень рад, что такое сообщество, как ваше, появилось, существует, что его что-то интересует, занимает, мучает. Это очень хорошо, это дает надежду.

Беседу вел Г. Архангельский

2002

Наша планка

С Даниилом Граниным мы встретились на юбилейном, десятом фестивале «Литература и кино» в Гатчине. Среди фестивального шума было нелегко уединиться, чтобы побеседовать. В последнее время наши разговоры с Даниилом Александровичем были обрывочны, на ходу, то это Московская книжная выставка-ярмарка, то его рабочий приезд в столицу… Да и разговорить Гранина нелегко. Один из старейших писателей России не откликается на стандартные вопросы типа: «А что вы думаете…» И все-таки разговор начался традиционно, но потом, как это бывает с Даниилом Граниным, вырвался из приличествующих жанру интервью берегов и пошел вольно…

— Даниил Александрович, как Вам сейчас работается?

— Хорошо, но трудно. И это хорошо, что трудно. Лишь бы не погибнуть на этом.

— Что сейчас в чернильнице Гранина?

— Не скажу!

— Боитесь сглазить?

— Я очень суеверный человек.

— И тем не менее в наших беседах последних лет Вы не таясь рассказывали и про книгу о страхе, и про свою работу о Петре Великом…

— Потому что тогда эти книги уже были написаны.

— У Вас остается время читать других авторов?

— Кое-что интересное, читаю.

— Современную литературу или по работе?