Публичное одиночество

Поэтому я не стал ничего делать для того, чтобы Захава, тогдашний ректор, переменил свой приказ, хотя он очень хотел. Мне говорили: да пойди ты к нему. Но я делал вид, что обижен.

И с четвертого курса «Щуки» поступил сразу на второй курс ВГИКа. (II, 33)

Ъ, Ь

Ъ,Ь (2010)

Твердость и мягкость.

Если в смысле «кнута и пряника», то пользуюсь и тем и другим. Но, вообще, я не очень понимаю, что такое мягкость. Сострадание – да. Понимание человеческих проблем – да. И в связи с этим – помощь. Я многим помогаю, зачастую этого не помню, и бывает, с одной стороны, неловко, а с другой – невероятное счастье испытываешь, когда подбегает человек, или звонит, или пишет: «Спасибо Вам! Если бы не Вы…»

Вот сейчас кто-то скажет: «Сколько же у него денег, что он не помнит, кому сколько дал…» Или: «Еще бы, при его-то связях легко помогать!..» Типично холопская психология. Мне радостно, когда какие-то люди говорят: «Мы за Вас молимся, свечки ставим». Но все это вряд ли имеет отношение к мягкости…

Про твердость я знаю больше. Она разная бывает. Твердым (и даже жестоким) я научился быть еще в достаточно молодом возрасте. Например, когда снял Калягина с роли Обломова. Актера, который уже начал сниматься! Не буду пересказывать в подробностях. Факт, что я вырвал из сценария страницы с его текстом: «На вот тебе подарок, и до свидания». Никто не мог поверить, что я это сделал. Через много лет та же история повторилась с Дапкунайте. Кому могло прийти в голову, что я буду снимать в роли Маруси другую актрису? Ни ей самой, ни ее агентам, никому вокруг.

А я это сделал и не жалею. (XV, 46a)

Э

ЭВОЛЮЦИЯ

Вооруженная эволюция

(2009)

Я вообще считаю, что для России в противовес вооруженной революции важна вооруженная эволюция… Интервьюер: Какая? Ну, в смысле, защищенная… (I, 137)

ЭГОИЗМ

Социалистический эгоизм

(1990)

Что может быть страшнее на свете нашего, я бы назвал так, социалистического эгоизма?!

Что может быть безысходнее старости в нашей стране? Оскорбительнее добывания справки, лекарства, билета, да чего угодно. «Почему так? – спрашиваем мы себя. – Отчего?»

А ответ прост.

Наш социалистический эгоизм – это результат вытравливания из массового сознания людей понятий греха, стыда, возмездия и веры в то, что жизнь человеческого духа бессмертна. А раз так – то и нечего и некого, кроме очередного начальства, бояться и незачем задумываться и маяться угрызениями совести – совести, усыпленной, убаюканной речами о социальной справедливости и вечной правоте выбранного курса…

Посмотрите, как много сейчас повсюду говорят о милосердии и как мало в него верят те, кто в этом милосердии нуждается. Наверное, есть что-то в этом недоверии глубокое, подсознательное, то, чего и словами-то объяснить нельзя. Наверное, потому, что вместе со многим другим тот самый социалистический эгоизм вытравил из людей веру в то, что кто-то может что-то делать бескорыстно, и не для того, чтобы деньги отмыть, а чтобы душу очистить.

А разве экологическая ситуация – это не результат того же эгоизма?

Когда предприятие, выполняя план любой ценой, уродует природу, уничтожает жизнь, что это такое, как не эгоизм?

Эгоизм временности, сиюминутного насыщения, эгоизм потребителя, захватчика, оккупанта, ну кого угодно, только не творца и не истинного хозяина. (I, 33)

ЭКРАНИЗАЦИЯ

(1980)

Я считаю, что экранизация любого литературного произведения не может и не должна быть иллюстрацией к нему. Иначе мы вообще бы не читали книги. И выглядело бы это приблизительно так: «Вы читали «Войну и мир»? – «Нет, я смотрел фильм…»

Представляете, до какой бедности мы могли бы докатиться?

Задача кинематографиста – переложить классическое произведение в такой интерпретации, которая заставила бы по-новому на него посмотреть. И в первую очередь это касается произведений, которые мы «проходим» (ненавижу это слово) в школе. Не сомневаюсь, что очень многие после изучения романа в школе в руки его взять не могут, именно потому, что там его «проходили» или «разбирали».

Когда мы приступали к экранизации «Обломова», я специально взял экземпляр романа в школьной библиотеке.

И что же я обнаружил?

Те страницы, которые необходимы были для школьной программы – начало романа, сны Обломова и финальные сцены – были замусолены до дыр, почеркнуты и даже вырваны; остальные являли собой девственную чистоту.

Но разве по трем-четырем сценам можно судить о произведении Гончарова? Ведь следствием этого будет какое-то искалеченное восприятие.

Мы пошли по своему пути в фильме, и наша картина, убежден, в первую очередь вызовет споры среди преподавателей литературы…

Когда мы работали над картиной «Неоконченная пьеса для механического пианино», это тоже была экранизация. Однако, экранизируя Чехова, мы не стремились к доподлинной точности переноса его пьесы на экран.