Птицелов

— Ну я же сказал: не торопись! Я ещё не допил этот… проклятье, что ж всё время забываю! Кофе?..

— У моего многомудрого мессера превосходная память, — хихикнул Дорот. — Вот, извольте, здесь ровно три тысячи, золотыми орланами.

— И что мне теперь, хватать и уматывать? Не надейся. Сядь-ка со мной, тоже кофе выпей. Расскажешь заодно, как дела обстоят.

Дорот аккуратно положил мешочек на поднос, без пререканий уселся на пол, на толстый ковёр, у ног Лукаса. Тот неодобрительно хмыкнул.

— Милейший, ну что ты как в первый раз? Рядом садись.

— Как с вами сложно, мой прямолинейный мессер, — вздохнул тот, подчиняясь.

— С тобой временами тоже непросто, мой велеречивый друг. Как дела нынче идут?

— Да как же им идти, — сокрушённо ответил Дорот, наливая себе кофе. — Война…

— Стало быть, дела идут превосходно.

— Ничего-то от вас не утаишь! — ухмыльнулся тот. — Сами понимаете, каждый благородный сэйр жаждет отличиться, а для того нанимает лучших солдат, снаряжает их лучшими доспехами, покупает лучших лошадей…

— А на всё это берёт деньги у лучших ростовщиков, — кивнул Лукас. — Стало быть, беспокоиться за твоё дело и мой капитал мне покамест нечего.

— Воистину нечего, мой многомудрый мессер.

— Как будто ты мог сказать что-то другое, — вздохнул Лукас и снова отпил глоток волшебной горечи.

Повисло недолгое молчание. Дорот пожевал толстые губы, потом спросил:

— Надолго ли вы к нам на сей раз?

— Не знаю. Отдохнуть хочу немного. Да и дела кое-какие есть… — он умолк, осенённый внезапной мыслью. Потом небрежно произнёс: — Так, значит, говоришь, нынче все благородные мессеры у тебя денег занимают?

— Ну, все — не все, но истинное благородство способно распознать истинную честность и старание…

— И что, без оглядки на политические взгляды?

Взгляд Дорота стал настороженным. Лукас рассмеялся.

— Эх, старик, порой дивлюсь я на тебя — до седин дожил, а всё младенца корчишь! Если начнёшь сейчас заливать, что долг чести велит тебе помогать лишь милостью Единого законному монарху — придушу на месте. Чтоб неповадно было врать давним друзьям.

— Вы не хуже меня знаете особенности моего ремесла, мой великодушный мессер. Тут уж не до чести…

— Вот так получше, — добродушно кивнул Лукас. — Так что отвечай прямо и без обиняков: что ты знаешь о Марвине из Фостейна?

Дорот задумался. Лукас следил за ним так же внимательно, как и когда тот отпивал из его чашки, и остался практически уверен, что старый лис действительно старался припомнить.

— Фостейн — это в юго-восточной доле, — проговорил он наконец. — У меня мало клиентов оттуда, но имя Фостейн мне знакомо. Я имел дела с Робертом из Фостейна, кажется, отцом рыцаря, о котором вы говорите. Достойный был человек.

— Отлично. Теперь ты разузнаешь всё, что сможешь, о его не менее достойном отпрыске. Меня интересуют не столько цифры, сколько его личные и родственные связи. Есть ли у него родичи, в каких они отношениях, где он бывает чаще всего. И где он сейчас. За неделю справишься?

— Для моего многомудрого мессера я справлюсь быстрее, — поклонился Дорот. Лукас удовлетворённо кивнул. Ростовщик не стал задавать вопросов — это было едва ли не главная причина, по которой Лукас обратился именно к нему. Да и в надёжности его сведений он мог не сомневаться. Дорот, конечно, мечтает от него избавиться и присвоить себе все вклады, но терять такого клиента по воле самого клиента для него равносильно разорению.

Лукас отставил чашку; фарфоровый поддон мелодично звякнул о серебряный поднос, рядом с туго набитым мешочком золота. Лукас, не разжимая руки, с сожалением посмотрел на ободок, темнеющий на дне чашки.

— Ещё? — вкрадчиво спросил Дорот.

— Ещё! — рассмеялся Лукас. — Но уже последняя, слово чести.

Дорот хмыкнул, и Лукас беззлобно подумал, что башку б ему снести за дерзость, но что греха таить — о наличии у Лукаса чести старый ростовщик был осведомлён не хуже, чем сам Лукас.

Он выпил треть чашки, когда скрипнула дверь и в комнату вошёл новый посетитель. Дорот поднялся, вовсе не так проворно, как при появлении Лукаса, улыбнулся, вовсе не так медово, как разговаривая с ним.