Птицелов

— Он хотел меня убить, — отдышавшись, сказал Илье. — Я тогда думал, просто так. Ну, за то, что я сторожил, когда вы его в плену держали. А потом… он смотрел на меня… как вы сейчас смотрели. И хватка та же… И… не убил… и вы не убили.

Он дрожал, и Лукас, сняв плащ, накинул его Илье на плечи. Шагнул к двери и кратко постучал сигнальной дробью, сообщавшей, что можно отпирать.

Марвин хотел убить Илье, потому что надеялся причинить Лукасу боль. Он откуда-то знал, что Илье ему дорог. Знал ещё прежде, чем об этом узнал сам Лукас. И также он знал, что при всём том ценность Илье для Лукаса не больше ценности любимой гончей для рыцаря, у которого битком набитые псарни. Поэтому Илье всё ещё жив.

«Так-то, мой маленький верный друг, — подумал Лукас, глядя на синяки, оставленные его пальцами на шее Илье. — Именно поэтому ты всё ещё жив».

— Возвращайся к своей месстрес, — сказал он.

— А вы?

— Я завтра вернусь. С утра. Пусть она меня ждёт.

И, добавил он про себя, пусть она будет готова. Он ей этого желал.

Глава 8. Хозяйка Мекмиллена

Было тепло. Не жарко, а тепло, и тихая ноющая боль вяло растекалась по мышцам, успевшим отвыкнуть от подобного ощущения. Это было хорошо, до того хорошо, что Марвин едва не забыл, где находится. И почему находится. И как сюда попал… впрочем, вот этого он уже и впрямь не помнил. Помнил, как вышел из леса и увидел вдалеке огни сторожевых башен Мекмиллена. И ещё увидел, что небо слабо, неуверенно светлеет над тёмным силуэтом замка.

Он не знал, было ли это вчера или много дней назад. Теперь стоял день, яркий, солнечный, заливавший комнату ровным светом, несмотря на витражные стёкла и наполовину задёрнутую портьеру. Марвин повернул голову к свету и смотрел на него сквозь опущенные ресницы. Мгновение назад он спал, и ему всё ещё не хотелось просыпаться окончательно.

— Очень странная рана, месстрес. Очень странная…

— Плохая?

— О нет, нет. Я бы так не сказал. Напротив, можно сказать, хорошая. Совершенно ровный продольный надрез. Он сильно кровоточил, но хорошо затянется. Мне трудно представить обстоятельства, в которых такая рана могла быть нанесена. Разве что пытка…

— Но он будет жить?

— Да, без сомнения.

— Тогда не важно, что это было.

— Воля ваша, месстрес. Но… осмелюсь посоветовать: будьте настороже.

Один голос был мужским, другой женским. В мужском было подозрение. В женском — безмятежность. И когда она справлялась о серьёзности состояния раненого, и когда проявляла в отношении него легкомысленную беспечность. Марвин чётко слышал каждое слово, но не шелохнулся, даже его веки не дрогнули. Хотя он двигался перед этим, и они наверняка заподозрили, что он слышит их. И тем не менее это их не смутило.

Он услыхал удаляющиеся шаги — твёрдые, явно мужские. Потом почувствовал движение рядом с собой: что-то подбирали с его постели. Тогда он открыл глаза и сказал, по-прежнему глядя в сторону окна:

— Откройте шторы.

Женщина выпрямилась, и он почувствовал её улыбку, хотя и не глядел на неё. Ни слова не сказав, женщина обошла кровать и приблизилась к окну. Она была невысокого роста, очень просто одетая, и у неё были длинные каштановые волосы, волнистые, распущенные по плечам. Так волосы носят либо незамужние девицы, либо вдовы. Пока что Марвин видел её только со спины, но его глаза начали расширяться ещё прежде, чем она отдёрнула портьеру и обернулась, лаская его самой солнечной улыбкой из всех, что ему доводилось видеть… до вчерашнего дня, когда он встретил древнего демона на замёрзшем озере.

Сейчас этот демон стоял на фоне лучащегося светом окна и смотрел ему в лицо. Всё, что собирался сказать Марвин, мигом вылетело у него из головы. Он помнил, что гайнели лгать нельзя. А ему нечего было ей сказать, кроме лжи.

Женщина слегка запрокинула голову назад и рассмеялась. Марвин увидел крупную тёмную родинку на её шее.

— О, всеблагие боги! — сказала она, подходя ближе. Марвин, не в силах шевельнуться, смотрел, как она садится на постель и берёт его за руку — таким простым и непринуждённым движением, словно она была его сестрой. — Похоже, мои земли встретили вас ещё более недружелюбно, чем я полагала, благородный мессер. Уж и не знаю, как перед вами извиняться.

И голос тот же. Странно, почему Марвин не понял этого, когда она говорила с лекарем. А теперь слышал явно: та самая язвительность, лёгкая, дразнящая, и при том почти нежная. Так мать говорит с шаловливым ребёнком… и так с ним говорила гайнель, пока не спросила, не несёт ли он в Мекмиллен зла.

— Вы… — проговорил Марвин, сам не зная, что собирается сказать. — Вы…

— Вы видели Хозяйку, — улыбаясь, перебила его женщина. — Верно ведь? Она вас перехватила по дороге и напугала до полусмерти. Но не тронула. А потому я счастлива вам под моей крышей, мессер, хоть вы и попали сюда столь несчастливым путём.

— Кто вы? — только и смог спросить Марвин.

— Ив из Мекмиллена, — ответила женщина и, коротко склонив голову, добавила с нескрываемой насмешкой: — Прошу простить мои манеры, мессер.