— Ладно, милая, рискнём, — сказал Марвин, разворачиваясь к кобыле, и принялся распутывать привязь, когда за спиной у него раздался голос:
— Далеко ли собрались, благородный мессер?
Марвин был не из пугливых — обвалившаяся с потолка балка не всякий раз могла заставить его вздрогнуть. Но тут он крутанулся на месте так резко, что Ольвен храпнула и шарахнулась от него, будто боясь удара. Но о кобыле Марвин забыл: он смотрел на женщину, появившуюся на льду. Да, именно
Марвин осенил себя святым знамением, и женщина расхохоталась — громко и заливисто. Эхо от её смеха мерно зазвенело вокруг.
— Вы бы ещё изгоняющую молитву прочли, мессер! Глядишь, я исчезну, и опять тут один останетесь — каково?
Она была верхом, на пегой лошади — и без седла. Лошадь стояла посреди озера, и от её копыт к противоположному от Марвина берегу тянулись чёткие глубокие следы. Разглядеть их как следует Марвин не мог, но почти не сомневался, что в них обнаружились бы отпечатки шипов.
Он перевёл взгляд на лицо женщины, презрительно рассматривавшей его кобылу. И задал, пожалуй, самый бессмысленный вопрос из всех возможных:
— Вам не холодно?
— Вот ещё, — сказала женщина и передёрнула плечами, на которых был только белый плащ из тонкой шерсти поверх белого же платья, обвязанного кроваво-красным кушаком. Этот кушак был единственным ярким пятном в её облике. Женщина сидела на лошади хоть и без седла, но по по-дамски: свесив ноги на одну сторону. Волнистые каштановые волосы, длинные, ниже пояса, стелились по лошадиному крупу. Кожа у неё была розовая, гладкая — женщина не походила ни на призрака, ни на дикую жительницу здешних чащоб. И всё же что-то в ней заставляло Марвина внутренне напрягаться — так, как он напрягался в бою, когда был окружён десятком выжидающих врагов и не знал, кто из них соберётся ударить первым. Что-то не так в ней было, в этой женщине… в её гладкой коже… в её лошади, безмятежно стоящей на льду.
И тем не менее она стояла на льду. Безмятежно. И лёд её держал.
Марвин положил ладонь на морду своей кобыле. Та тихонько фыркнула, раздувая ноздри. Ей тоже было не по себе.
— Долго вы собираетесь там стоять? — резко спросила женщина.
— Почему вам не холодно? — спросил Марвин в ответ, не сводя с неё глаз. Она снова рассмеялась, на сей раз не так громко и отчасти раздражённо.
— Что, намекаете, не мёртвая ли я? Нет, не мёртвая! Просто мы, северяне, народ крепкий, что бы там о нас ни болтали южные задохлики. Знаю я вас, чуть что — соплями изойдёте, — в её голосе стеклом звенело и резало презрение, но Марвин по-прежнему не двигался с места.
— Как вы здесь оказались… месстрес?
— Я собралась вам задать этот же вопрос. И у меня на то больше прав, ведь это вы на моей земле, а не я на вашей. Итак, что вы здесь делаете, мессер, и с чего вдруг решили покормить моих волков?
— Ваших волков?
— Моих. Вы же слыхали, как они воют ночами? Я их, как могу, отсюда гоняю восточнее, к сёлам, а то тут им вовсе есть нечего. Но вы, видно, прониклись состраданием к бедным зверям и решили накормить их собственной оледенелой плотью? Как великодушно с вашей стороны, мессер! Ведь все мы — твари Единого, не так ли?
Она снова расхохоталась, громко и нагло, а её кобыла стукнула копытом. Лёд загудел, и Марвину почудилось, что этот гул отдаётся ему в ноги, хотя он стоял в нескольких шагах от берега. Отсмеявшись, женщина обратила на него чёрные уголья глаз.
— Ладно, мессер, полноте, не сердитесь на меня. Живу тут совсем одна, вконец одичала. Простите бедную глупую женщину? Я приглашаю вас под свой кров. Вы слишком хороши собой, чтоб кормить вами моих волков.
— Месстрес, я Марвин из Фостейна, — медленно сказал он. — И я… почту за честь вступить под ваш кров, если только буду уверен, что вас не отяготит моё присутствие.
— Вы из столицы? — удивлённо спросила женщина; за этим последовал новый взрыв смеха, правда, совсем короткий. — Ах я, провинциальная дура, совсем манеры позабыла! Я хозяйка Мекмиллена, и буду счастлива принять вас под свой кров, если только вы не принесёте туда зла. Вы не принесёте зла в Мекмиллен, Марвин из Фостейна?
Она не улыбнулась, задав последний вопрос — напротив, её лицо вдруг затвердело, и ровный румянец, выступавший на нём, казался подобием глянца, которым покрывают щёки фарфоровых кукол. Пегая кобыла хозяйки Мекмиллена испустила хриплое ржание и снова с силой ударила копытом по льду.
— Видите, мессер, тут схвачено крепко. Идите без опаски… коли и впрямь не принесёте зла в Мекмиллен. А иначе — поворачивайте назад.
И вновь — копытом о лёд. Гулко — но не более того, ни треска, ни хруста из-под стальной подковы не разнеслось, стало быть, лёд впрямь выдержит…
Если только, Марвин из Фостейна, ты не принесёшь в Мекмиллен зла. Так? Интересно, можно ли считать злом намерение выпытать у жителей этого замка местонахождение Мессеры, если она уже уехала, или её саму, если она всё ещё там? И твёрдую решимость добиться желаемого любой ценой?