Птицеед

Громила негромко выругался — ему тоже было не в радость удерживать товарища для грядущего заклания, а теперь процесс затягивался. Болохов раздраженно скривил губы, всё также не расставаясь с руной. Колченогий едва слышно всхлипнул. Капитан же глянул на меня с понимающей насмешкой. Я, не скрывая, что рад заминке, пожал плечами:

— Маман никогда не говорит без дела.

Тут я, конечно, его уел. Килли — существо молчаливое. Обычно постанывает в своих доспехах, словно уставшее привидение, да изредка ругается словечками, подслушанными у Манишки или Никифорова (оба знатные сквернословы). Так что любое другое слово от неё почти на вес золота. Когда она раскрывает рот (или что там у неё вместо рта) — стоит обратить внимание.

Мы повернулись за разъяснениями к массивной фигуре на фоне бледно-розового неба. Месяц, рожками вверх, висел, а точнее лежал на ее похожем на арбуз шлеме, словно рога у буйвола. Мамочка махнула рукой и почти сразу мы услышали дробь лошадиных копыт. Две или три лошади.

— Свои. — Килли сочла нужным дать объяснения, прежде, чем народ начал занимать позиции.

Жан и Манишка на уставших лошадях выехали к нашей временной стоянке. Через спину лошади Жана был перекинут человек в ярко-зелёном мундире. Кто-то из солдат полка лорда Авельслебена. Часть скальпа у него была срезана, тёмные волосы болтались на лоскуте кожи, белел кусок черепа, кровь заливала лошадиную шкуру.

— Дери вас совы, проклятые ублюдки! — сказал Манишка, в его голосе слышалось непередаваемое облегчение. — Едва нашли, среди этих хреновых кочек. Если бы не твой компас, Медуница, точно бы не выбрались.

— Кто это? — Капитан был сама любезность, но в светлых глазах застыл холодный расчёт.

Жан сбросил человека на землю, словно мешок с мукой. Стон был едва слышный.

— Дезертир, полагаю. Там целая рота попала на зуб к созданиям Отца Табунов. Пока они остальных жрали, мы этого увезли. Подумали, что он вам очень нужен. И, кажись, успели, а Колченогий?

Я склонился над раненым, пощупал слабый пульс, обратил внимание на белёсую, словно обсыпанную мелом кожу. Перевернул на спину, задрал рубаху и поморщился — укусы, вырванные куски плоти, потемневшие края ран. Даже странно, что он ещё жив, а не летит в ласковые объятья Рут.

Капитан у нас прагматичный ублюдок, как и всякий из нас — благородных. На его месте, признаюсь, я сделал бы то же самое, выбирая между чужим солдатом и своим. Командир шевельнул пальцем и Болохов шагнул к трофею Жана, вытащил нож.

Громила и Януш с видимым облегчением отпустили руки Колченогого, помогли подняться, хлопнули по плечам, мол всё в прошлом.

— Братцы! — дрожащим голосом сказал он двум вернувшимся разведчикам. — Братцы. С меня, как вернемся, выпивка!

— И не меньше бочки, — серьезно потребовал Манишка. Он никогда не отказывался от гулянки за чужой счёт.

Учёные нашего славного университета так и не пришли к единому мнению, что такое Ил.

Кто-то из них считает его нейтральным пространством между нашим миром и миром Птиц. Кто-то пытается доказать, что всё это части одного, великая задумка Одноликой, недоступная нашему разуму. Что Рут, спрятала дороги между некогда единым, чтобы не дать нам слишком уж много власти. А может, чтобы оградить человечество от созданий куда более древних и опасных.

Законы в Иле переменчивы, тропы опасны, и он никогда не был дружелюбен к чужакам. Он всегда лжет. Всегда ждёт, когда ты потеряешь бдительность, расслабишься. Всегда играет роль спящего старого хищника. О, он очень стар.

Но отнюдь не слаб.

Мудрость древнего чудовища — страшная штука.

Мы часто говорим о нём с Головой. Тот не только ставленник лорда-командующего, благородный сын влиятельного рода Айурэ, наблюдатель за нашим отрядом, но ещё и учёный. В отличие от меня не бросил университет Айбенцвайга на третьем курсе, а закончил все шесть, да потом ещё, благодаря протекции семьи, пошел дальше, в науку атт-эттир, ту, что изучает свойства рун.

У Головы много теорий на счет Ила. Одна другой интереснее. И спорнее, разумеется. Я стараюсь не опровергать его, по мере возможности. Ил для меня место хоть и ненавистное, но в чём-то сакральное, словно алтарь в церкви Одноликой. Это пространство живёт в моих костях. Его сила и воля — таково мое наследство, прошедшее через века от дальнего предка.

Я может и не понимаю Ил на все сто процентов, но ощущаю его. То, как он дышит и чем живет. И поэтому не всегда, но часто, помогаю «Соломенным плащам» избегать неприятностей и добираться до Шельфа с целыми руками, да ногами.

Я знаю, как он меняется. И чувствую время, текущее в нём, без ошибок. Он никогда не может меня обмануть, заставить задержаться здесь дольше, чем требуется, «отвести» глаза.