Птица солнца

Я знаю, что Тимоти редактирует информацию, которую сообщает мне, — часть ее по-прежнему хранится в тайне, закрытая такими мощными табу, что он не может делиться ею ни с кем, кроме посвященных. Я убежден, что большая часть этих сведений относится именно к легендам о древнем народе, и не оставляю попыток выведать что-нибудь еще.

Утром в понедельник, в день возвращения Лорена из Швейцарии, Салли настолько занимали мысли о том, как бы Лорен не запретил ей участие в предварительной экспедиции, что ее присутствие было невыносимо. Чтобы сбежать от нее и скоротать долгие часы ожидания, я спустился к Тимоти.

Он работает в крошечном кабинете — у нас в Институте не хватает помещений, — забитом брошюрами, книгами, папками и грудами бумаг, которые поднимаются чуть ли не к самому потолку, но место для стула есть. Этот предмет мебели с длинными ножками скорее напоминает табурет у стойки бара. Хотя руки и ноги у меня нормальной длины или даже чуть больше, торс мой сжат и сгорблен, поэтому, сидя на обычном стуле, я едва достаю до стола.

— Мачане! Благословенный! — при моем появлении Тимоти встал, приветствуя меня как обычно. Согласно преданиям банту, горбатые косоглазые альбиносы с сильными ногами с благословения духов наделены особой психической мощью. Втайне мне нравится эта вера, и приветствие Тимоти всегда радует меня.

Я устроился на своем стуле и начал несвязный разговор, перескакивая с предмета на предмет и меняя языки. Мы с Тимоти гордимся своими лингвистическими талантами — и, вероятно, при этом слегка рисуемся. Я убежден, что нет такого человека, который мог бы от начала до конца следить за нашим разговором.

— Странно, — сказал я наконец не помню уж на каком языке, — что тебя не будет со мной в этой экспедиции. Это впервые за десять лет, Тимоти.

Он немедленно замолчал и насторожился, понимая, что я снова заведу разговор о затерянном городе. Пять дней назад я показал ему фотографию и с тех пор добивался его комментариев. Я перешел на английский.

— Ну, наверно, ты ничего не потеряешь. Поиски теней. В который уж раз. Если бы я знал, что искать!

Я замолчал и застыл в ожидании. Глаза Тимоти остекленели. Это физическое изменение: глаза затянуло непрозрачной синеватой пленкой. Голова на толстой, перевитой жилами шее поникла, губы задрожали — по коже у меня побежали мурашки, волосы встали дыбом.

Я ждал. Мне часто приходилось становиться свидетелем того, как Тимоти погружался в транс, но ни разу не удавалось подавить возникавшую при этом дрожь суеверного страха. Иногда Тимоти впадает в транс невольно — какое-нибудь слово запускает неведомый механизм, и почти мгновенно срабатывает рефлекс. Иногда это акт сознательного погружения в самогипноз, но для этого требуется подготовка и особый ритуал.

На этот раз все произошло внезапно. Я ждал, зная, что если на сведениях — табу, через несколько секунд Тимоти сознательным усилием воли прервет транс.

— Зло, — заговорил он дрожащим высоким голосом старика. Голосом своего деда. На толстых лиловых губах показалась слюна. — Зло на земле и в умах людей должно быть уничтожено навсегда. — Голова его дернулась, губы обмякли: это вмешалось сознание. Короткая внутренняя борьба — и неожиданно взгляд Тимоти прояснился. Он увидел меня. — Простите, — отводя взгляд, пробормотал он по-английски, смущенный своей невольной откровенностью и необходимостью лишить меня ее. — Хотите кофе, доктор? Я наконец-то починил кофеварку.

Я вздохнул. Тимоти замкнулся — сегодня разговоров больше не будет. Теперь он закрыт и настороже. Используя его собственное выражение, он «повернулся ко мне ниггером».

— Нет, спасибо, Тимоти. — Я взглянул на часы и соскользнул со стула. — У меня еще есть дела.

— Ступайте с миром, мачане, и пусть духи хранят ваш путь.

Мы пожали руки.

— Оставайся с миром, Тимоти, и если духи будут добры, я пришлю за тобой.

Стоя у перил кафетерия в главном зале аэропорта Яна Смэтса, я хорошо видел вход в помещение для международных рейсов.

— Черт возьми! — выругался я.

— Что? — с беспокойством спросила Сал.

— УМЛ — целый взвод.

— А что такое УМЛ?

— Умные молодые люди. Чиновники Стервесанта. Видишь тех четверых у банковской стойки.

— Откуда ты знаешь, что это люди Стервесанта?

— Прическа, короткая стрижка. Одинаковые костюмы, галстуки одного цвета. Лица кислые, как у язвенников, но готовы расцвести, завидев великого человека. — И я добавил с непривычной для меня честностью: — К тому же двоих я узнал. Бухгалтеры. Мои друзья; всякий раз, как нужно заказать для Института рулон туалетной бумаги, приходится обращаться к ним.

— А это он? — спросила Салли, указывая.

— Да, — ответил я, — это он.