Птица не упадет

— Я могла бы превратить сторожку в квартиру для мальчика. Много для этого не понадобится, хотя дом пустует уже много лет.

— Неплохая мысль, — небрежно согласился Шон. — Он всегда будет рядом, и я найду для него работу.

— Суровый вы человек, генерал Кортни. Твердый.

Он повернулся, поцеловал ее и прошептал на ухо:

— Я рад, что ты заметила.

Она хихикнула, как невеста, и шепотом ответила:

— Я совсем не это имела в виду.

— Давай посмотрим, можно ли научить тебя чему-то, чему не смог Лоуренс, — предложил он.

* * *

Коттедж, заново выкрашенный и обставленный лишней мебелью из большого дома, показался Марку дворцом; к тому же в нем не было паразитов и тараканов.

Он располагался менее чем в полумиле от главного дома, и теперь часы работы Марка стали такими же нерегулярными, как у его хозяина, положение укрепилось, и Марк естественно вписался в число обитателей поместья. В его обязанности входили: подготовка речей, необходимые для этого исследования и разыскания, ответы на все письма, недостаточно важные, чтобы им уделил внимание сам генерал, проверка домашних счетов, а частенько он просто сидел рядом с генералом, когда тому нужно было поговорить, и играл роль резонатора для его рассуждений и мыслей.

Но у него оставалось время и для старой любви — чтения. В библиотеке Эмойени хранились тысячи томов, и каждый вечер Марк уносил в свой коттедж стопку книг и читал до утра, удовлетворяя свой аппетит к истории, биографиям, сатире, политике, к Киплингу и Райдеру Хаггарду.

Потом Эмойени охватило взволнованное оживление, связанное с приближением очередной сессии парламента. Это означало, что предстоит сняться с места и переехать почти на тысячу миль, в Кейптаун.

Руфь Кортни насмешливо именовала эту ежегодную политическую миграцию Великим Переселением, но это название было вполне оправданно, потому что приходилось перевозить семью, пятнадцать старших слуг, три автомобиля, дюжину лошадей, всю одежду, серебро, стеклянную посуду, бумаги, книги и многое другое, необходимое для поддержания правильного стиля в напряженный социальный и политический сезон в течение многих месяцев, пока генерал Кортни и его коллеги руководят делами государства. Это означало также закрытие резиденции в Эмойени и открытие дома в Ньюленде, под самым массивом Столовой горы.

В самый разгар этой лихорадочной деятельности из большой поездки по Европе, в которой ее и Ирену Личарс сопровождала матушка Ирены, вернулась Буря Кортни. В последнем письме Руфи Кортни миссис Личарс признавалась, что утомлена физически и душевно. «Вам никогда не понять, дорогая, какой ужасный груз ответственности я взяла на себя. За нами следовали толпы молодых людей — американцев, итальянцев, французов, графов, баронов, сыновей промышленников, был даже сын диктатора одной южно-американской республики. Напряжение было таково, что я как-то не смогла его вынести и заперла девочек в комнате. И только потом узнала, что они сбежали по пожарной лестнице и до утра танцевали в каком-то ночном заведении на Монпарнасе». Любящая жена, Руфь тактично не стала показывать это письмо Шону Кортни, и он готов был встретить дочь с восторгом любящего отца, не омраченным ее недавними выходками.

Марка на этот раз избавили от участия в семейных делах, и он из окна библиотеки наблюдал, как Шон усаживал жену в «роллс». Генерал был одет как на свидание: жестко накрахмаленный воротничок, яркий шейный платок, темно-синий костюм с белой гвоздикой в петлице, котелок, лихо надвинутый на глаза; борода была подстрижена, глаза озорно блестели, и, садясь на свое место, он помахивал тростью.

«Роллс» с урчанием взял с места — почти за два часа до того, как к пристани № 1 должен был причалить почтовый пароход. За ним на почтительном расстоянии следовал второй «роллс», в котором повезут багаж Бури Кортни.

Марк одиноко побрел в кабинет и принялся за работу, но ему мешало сосредоточиться неизбежное возвращение кортежа. Когда это произошло, он заторопился к окну.

Он успел увидеть Бурю — выпорхнув из машины, она рука об руку с матерью поднялась по ступенькам.

Сразу за ними шел генерал, выбивая тростью стаккато на мраморных плитах: он не хотел отставать от своих дам; видно было, что он пытается оставаться серьезным и строгим, но его лицо то и дело расплывалось в широкой радостной улыбке.

Марк слышал в прихожей смех и голоса встречающих молодую хозяйку слуг, Буря по-зулусски отвечала каждому на его приветствие.

Марк вернулся к раскрытым книгам, но не смотрел на них. Он наслаждался единственным взглядом на Бурю.

Она стала еще прекраснее; Марку казалось, что это невозможно, но он ошибался. Как будто в ней воплотилась сама божественная сущность женской молодости, веселье и изящество, тепло и гладкость, шелковистость кожи и волос, совершенная форма рук и ног и тонкие черты лица, певучий голос, чистый и ясный, как звон хрусталя, танцующая грация движений, посадка головы на обнаженных загорелых плечах.

Марк сознавал, что с ее появлением весь большой дом изменился, проникся ее духом, как будто давно ждал этого мгновения.