Птица навылет

И так это просто, правильно и счастливо показалось ему. Что вот прямо сейчас можно взять и отправиться домой, в свою квартиру, не дожидаясь окончания рабочего дня, ни у кого не отпрашиваясь, отвергнуть всё, избавить себя от всего, отринуть вериги, освободиться, принять в кои-то веки ясное, ответственное решение. Что можно выйти наружу самостоятельным человеком, распоряжающимся личным достоинством, как и должно, значит, всегда поступать. Всегда! А ведь сколько времени упущено! Прошли годы – без цели и отрады, без видимых достижений. Обязанности в одном меняли обязанности в другом, клетка спирала дух. Махоньким зверьком себя чувствовал Витийкин, тщедушной личинкой; да и как чувствовал! – подспудно, со страхом, во сне, боясь признаться, страшась возможного разоблачения. Но… нет… не сейчас. Не сегодня. Сегодня уж – всё!

Прозвенел звонок, возвещающий прибытие лифта на этаж.

«Теперь уж кончено!.. Довольно вам мучить меня…» – мечтал Никодим Вельяминович, закрыв счастливо глаза.

Он услышал, как открылись двери лифта, и шагнул в них, продолжая улыбаться от радости, которая кипела в нём…

Лучшие научные умы долго потом бились, силясь понять – как так могло получиться, что двери благонадёжнейшего лифта, в некотором смысле гордости передовых конструкторов, открылись на последнем этаже здания в то время, когда кабина его стояла на первом. На многие годы НИИ полусферических недоразумений обеспечил себя материалом для профильной работы. В кулуарах Витийкина Н.В. даже называли иногда мучеником науки, а в центральном фойе со временем установили в честь него мемориальную доску. Правда, события того же дня, которые предшествовали casus liftus, делали фигуру нашего героя слишком неоднозначной. Фамилию с инициалами на памятной доске пришлось изменить, и фотографию прикрепили совсем другого человека, – а так всем распорядились соответственно. Трудно сказать, как бы отнёсся к таким почестям сам Никодим Вельяминович, но в том, что последние мгновения жизни в корне изменили его отношение к ней, сомневаться не приходится.

Трапеза

В полдень Феофилакт Маниакович Разорваки позвонил своему приятелю Титу и пригласил его прийти вечерком, дабы откушать свеженького человека, которого Феофилакт Маниакович накануне зарезал. Тит, для приличия, сперва начал отказываться, отнекиваться, ссылаться на какие-то неудобства, но дрожащий от возбуждения голос подспудно выдавал в нём сильную тоску по хорошим мясным блюдам. Условились, что он выкрадет у жены бутылку сухого, купит по дороге батон белого и в восемь вечера будет у Феофилакта Маниаковича. На том и порешили.

В течение нескольких последующих часов Феофилакт Маниакович прилежно суетился на кухне – варил, тушил, жарил. В силу своего холостяцкого образа жизни он не только знал толк в кулинарно-прикладном искусстве, но и очень любил им заниматься. Особенно когда под рукой имелись стоящие фабрикаты.

Вечер наступил быстро и незаметно. В дверь позвонили. Ещё не открыв замка, хозяин услышал, как на лестнице нетерпеливо топочут, чем-то шуршат и взволнованно дышат.

Начали по традиции с салата. Долго смаковали, пригубливали спиртное, старались глядеть в тарелку. Но мало-помалу наслаждение взяло своё, да и жаркое близилось. С торжественной помпой Феофилакт Маниакович водрузил шедевр в центр стола.

Вспыхнула обострённая дискуссия между знатоками дичи.

– Вопреки общеизвестному мнению, – убеждал гостя хозяин дома, – ягодицы – не самая лучшая часть!

– Не-а, не-а, – махал Тит грязной вилкой. Он никак не мог допустить, что ест худшую.

Однако спорные ягодицы быстро уплели, за ними умяли ноги и руки, объели голову, разжиженные мозги по-братски разделили поровну, перейдя затем к финальным рёбрышкам.

И надо же было случиться такому ляпсусу! Промеж рёбрышек обнаружился инородный предмет. Каким чудом ускользнул он от поварского взора, оставалось только догадываться.

Дрожащей рукой Тит вынул из грудной клетки нечто вроде талисмана – обрывок цепочки с металлической пластинкой на конце. Пластинка имела следующую надпись: «Мама! Если меня убьют, помни – я тебя любил».

В наступившей тишине Феофилакт Маниакович и Тит стукнулись лбами. Их скупые мужские слёзы оросили недоеденное блюдо.

Ловись, ловись

Удивительная, в своём роде, компания восседала на обшарпанной приступочке дома за нумером 20 по улице Запредельной достославного нашего городка. Удивительная даже, я бы сказал, до некоторой катастрофичности. Решусь, пожалуй, описать её честно, не закрывая по возможности глаз и стараясь унимать дрожание руки, хватающей перо.