Птица Маук

Горюнов поднял голову со шкуры медведя, на которой лежал. Где он? Над ним нависли сумрачные своды пещеры. Рядом чадит фитиль, плавающий в каменной плошке. Пещера очень велика, края ее те-f^iofca no мгле, хотя посредине пылает несколько Костров.

Прямо перед собой Горюнов различает огромные угловатые тени. Это на противоположной стене раскачиваются странные силуэты человеческих фигур с косматыми головами и сутуловатыми плечами.

Горюнов жмурится, встряхивает головой, чтобы прогнать наваждение, снова открывает глаза. Нет, видение не пропадает.

— Выпей отвара, — раздается голос над ухом. — Ты говорил о непонятном. Твоя душа была далеко.

Повернувшись на локте, Горюнов видит человека, сидящего неподалеку в углу и при тусклом свете каменной плошки обрабатывающего камнем камень. Склоненное лицо его, по которому перебегают отсветы пламени, сосредоточенно и спокойно.

«А!.. Ведь это Нерхо!..»

И все пережитое вспомнилось сразу.

На зеленый остров-оазис среди льдов Горюнов добрался уже осенью, к концу полярного дня. Вскоре зашло солнце, взошла луна. Наступила зима, ночь.

На зиму островитяне забираются в пещеры, как медведи в свое логово. Живет племя преимущественно теми запасами, которые собраны за лето. Мужчины готовятся к весенней охоте, изготовляют оружие: каменные топоры, ножи из обсидиана, кремневые наконечники для дротиков. Костяными иголками и кишками животных женщины сшивают шкуры — одежду.

У костров тянется томительно-долгая ночь. Уродливые тени раскачиваются на стенах. Плывет под сводами, как дым от костра, тоненькая, заунывно-монотонная мелодия песни. Похоже на сон, на тяжелую дрему.

И вправду — Горюнову казалось вначале, что это все чудится ему в каком-то диковинном, необычайно затянувшемся сне. Возможно, объяснялось это тем, что он был болен: скитания на льдине, в потоке дрейфующих льдов не прошли для него даром. Ноги были отморожены. Удалось сохранить их только стараниями доброго Нерхо.

— Ты враг Маук, — объяснял ему Нерхо, поя его целебным отваром из трав. — Значит, ты друг наш.

Подвиг пришельца, осмелившегося отнять Большой Дар у грозной Птицы, чрезвычайно поразил воображение островитян. По отдельным отрывочным фразам, по особой почтительной робости обращения Горюнов догадался: с нетерпением ждут лета, чтобы увидеть, сумеет ли он расколдовать заговоренные копья.

Горюнову было непонятно вначале и другое: почему он стал сразу изъясняться на языке этих первобытных людей? Потом понял: в языке у них было много общих корней с чукотским, который Горюнов изучал еще на поселении.

— Лучше стало. Спасибо, Нерхо! — бормочет он, снова опускаясь на шкуры. — Продолжай свою песню. Ты дошел до Большой воды и остановился со своим племенем в мысе Иркапий.

Это очень длинная песня, почти без мотива, эпический речитатив, однообразный, как тундра, потому что предки островитян были жителями тундры, — передающийся из поколения ^поколение рассказ об исходе, о бегстве народа онкилонов с Большой земли.

Подумать только, что об онкилонах Горюнов читал перед самым своим арестом еще в Петербурге, в университетской библиотеке! Небрежно листал «Плаванье на «Веге» Норденшельда, проглядывал краем глаза картинки: плохо исполненные изображения разрушенных землянок, фотографии найденных Норденшель-дом каменных топоров и кремневых наконечников. Для чего ему это понадобилось тогда? Для какой-то справки в студенческом реферате…

Мог ли он знать, что спустя несколько лет будет наблюдать, как сгибаются и разгибаются над своими изделиями каменотесы-оружейники, лежа у первобытного костра в пещере, и слушать, как онкилон напевает тонким голосом:

«…И увидели перед собой воду и лед. Но по пятам за
Ними Шли оленные чукчи. А за спиной чукчей были люди Грома…»

Итак, Норденшельд ошибся: народ онкилонов жив. Развалины жилищ из китовой кости на мысе Иркапий, которые посетил и срисовал Иорденшельд, проходя на «Веге» вдоль северных берегов Евразии, были предпоследней, а не последней стоянкой племени!

На долю Горюнова выпало проследить дальнейший путь онкилонов по льду в глубь Арктики. Когда он вернется в Петербург, если он вернется в Петербург! — его сообщение в Академии наук положит конец спору об онкилонах, который ведется более столетия.

Всех ближе на поверку оказался к истине адмирал Врангель[2].

Известно, что в конце XVII века загадочный народ онкилонов занимал весь азиатский берег от Шелаг-ского мыса до Берингова пролива. Уже к началу XVIII века всякие упоминания об онкилонах прекращаются, — они как в 1Воду канули.

Врангель предположил, что онкилоны бежали от чукчей на гипотетическую землю, существование которой довольно точно указал и которая впоследствии была открыта и названа его именем, однако следов пребывания там беглецов не обнаружено.

Почему? Да потому, что, вступив на лед, онкилоны взяли направление не на северо-восток, что вывело бы их на остров Врангеля, а на северо-северо-восток, так как впереди — и они знали это — тоже был острое.