ПСС

Мы ходим по храму. Начинается ежедневная процедура обеда для бомжей. Каменные помещения наполняются терпким запахом старых одежд и немытых тел. Емелин смотрит на бомжей спокойно, тихими глазами, на лице ни единой эмоции: ни жалости, ни брезгливости. Я не знаю, о чем он думает.

— Сев, а русский человек-он какой, по-твоему?

— Русский человек-не православный, не голубоглазый, не русый, нет. Это пьющий человек, приворовывающий, отягощенный семьей и заботами. Но при этом: последний кусок не берет, пустую бутылку на стол не ставит, начальству вслух о любви не говорит. У него твердые понятия о жизни. Но вовсе не те, которыми его обычно наделяют…

— Ты ощущаешь себя русским человеком?

— Ну конечно.

Достоевский говорил про амбивалентность русского человека. Емелин в этом смысле пример почти идеальный. Известно-неизвестный поэт, проживший полвека счастливо-несчастной жизни, на которую он смотрит грустно-веселыми глазами.

— Знаешь, что я думаю, Сев. Мы вот ломали твой образ, ломали, а он стал еще крепче. Никак не пойму отчего.

Всеволод Емелин пожимает плечами.

Мы идем в кафе.

— У меня уже третью твою книжку зачитали, — жалуюсь я. — Где тут можно купить поблизости?

— Этого г…а полно. Дарю.

Он извлекает книжку из рюкзака.

Кроме нас в кафе сидит человек, наверное, тридцать. Вряд ли кто-то из них знает, кто такой поэт Емелин. Но ведь они и Евтушенко наверняка не читали.

Зато напротив стоит церковь в лесах Емелина, а на круглом столике лежит его же синяя книжка, где есть несколько волшебных строк. Похоже, мироздание на месте. Понимать его вовсе не обязательно. Достаточно смотреть на него честными глазами. Это не всякому дано.

Емелину дано. Но, судя по всему, это не дарует человеку исключительно радостные ощущения.

Безнадежная песня

Вот трясут мои плечи:

«Эй, мужчина, не спать!

Остановка конечная!

Вылезай, твою мать!»

Из автобуса в вечер я

Неуклюже шагнул

Взяв клеенчатый, клетчатый,

Челноковский баул.

И от станции в сторону

Я побрел вдоль оград

Где стоит над заборами

Ядовитый закат.

Не сверкает здесь золото

Здесь огни не горят

Ни деревни, ни города -

Слобода да посад.

Здесь Всевышний насупился,

Здесь ни моря, ни гор

На бесплодных, на супесях

Здесь живут с давних пор.

Под свинцовыми тучами

Возле мутной реки

Эти люди живучие

Словно те сорняки?

Налетали татары ли

Лютой смертью в седле -

Царь с князьями-боярами

Хоронился в Кремле.

Чтоб со стен белокаменных

Наблюдать, как горят

Городские окраины,

Слобода да посад.

Но чуть пепел рассеется

И отхлынет номад

Воскресал вроде Феникса

Разоренный посад.

Сквозь кострища, проплешины

Толщу снега и льда

Пробивались, сердешные,

Как в саду лебеда.

Крыши дранкою крыли

Расцепляли вагоны.

Наполняли бутыли

Голубым самогоном.

Вешали занавески

Не бедней городских

Громыхали железками

В небольших мастерских.

В огородах потели

Запасали компот

Пропивали в неделю,

Что скопили за год.

Чтили батьку усатого

И как камень ко дну,

Уходили солдатами

На любую войну.

На Страстной яйца красили,

Чтоб держаться корней,

Отмечали все праздники:

Девять дней, сорок дней…

И под пенье метели

У заклеенной рамы

Телевизор смотрели

Долгими вечерами.

Где на главном канале

Политолог-еврей

Все запугивал вами

Малолетних детей.

Здесь любили подраться.

Ловко били под дых.

На субботние танцы

Не пускали чужих.

Здесь в глухих подворотнях

Набирали ребят:

Кого в «Черную сотню»

Кого в «Красный Джихад».

Славить мудрость начальства,

Разгонять гей-парад -

Ты на все ведь согласна

Слобода да посад.

Пели песни кабацкие,

Рвали воротники

Слободские, посадские

Вы мои земляки.

Помню комнатку спальную

Где ковер на стене

Шкафчик с плошкой хрустальною

Ветка вишни в окне.

Детский взгляд из-под челочки

Насторожен и смел.

И три книжки на полочке

Серии «ЖЗЛ».

В синей стираной маечке

И в спортивных штанах.

Вот сижу я на лавочке.

С мятой «Примой» в зубах.

От летящего времени

Безнадежно отстав.

Я глазами похмельными.

Провожаю состав.

Поэма о Березовском, и не только

Хватит гадить англичаночка

Прекращай свой маскарад

Отдавай Борис Абрамыча

Отдавай родного в зад.

Он полонием из баночки

Отравил наших ребят

Отдавай Борис Абрамыча,

Отдавай-ка гада в зад.

Поведет его по просеке

В телогреечке конвой

А пока под психов косите

Хрен вам, а не Луговой.

Вы не строгие родители

Нам тут делать экзекуцию

Свои мозги измените вы

А не нашу Конституцию.

Хорошо на вашем острове

Где традиции монархии

Здесь пожили б в девяностые

Под пятою олигархии.

Были годы девяностые

Беспросветными и длинными

Над Россией Березовский

Распростер крыла совиные.

Секретарь совбезопасности

Попирая честь и право

Сбереженья пролетарские

Прокрутил в альянсе АВВА.

Люди что ему поверили

Погибали под забором

А он сверкал плешивым черепом

По кремлевским коридорам.

На хрена его пустили

В тот кремлевский коридор?

Он, аж в солнечной Бразилии

У кого-то что-то спер.

Наподобие Распутина

Он маячил тут и там.

Он и президента Путина

Посадил на шею нам.

Он безумствовал неистово

Словно дикий печенег

Он охранников Гусинского

Сунул мордой прямо в снег.

(Кстати, и тебя касается,

Слышь, Испания франкистская?

Отдавай назад красавица

Драгоценного Гусинского.)

Разгулялись стаи серых псов

По стране моих родителей