Подчеркивая благотворное и решающее влияние смысловой ориентации на сохранение или восстановление психического здоровья, я не собираюсь принижать значение таких ценных психиатрических методов, как электрошоковая терапия (ЭШТ), применение лекарственных средств и даже лоботомия. В 1952 году, еще до бума на препарат «Милтаун», я разработал первый в континентальной Европе транквилизатор. В моей клинической практике встречались диагностические случаи, когда требовалась лоботомия; иногда я сам проводил операцию, и впоследствии у меня не было причин сожалеть об этом. При тяжелой эндогенной депрессии мы не должны лишать пациента облегчения, которое может дать ЭШТ. Я считаю заблуждением, что в таких случаях нельзя освобождать от чувства вины только потому, что за ним стоит подлинная вина. В некотором смысле каждый из нас виноват в течение своей жизни – это экзистенциальное чувство вины присуще человеческому состоянию. Пациент же, страдающий эндогенной депрессией, переживает ее патологически искаженным образом. Мы не должны делать вывод, что экзистенциальная вина стала причиной его состояния. Наоборот, это из-за эндогенной депрессии человек испытывает анормальное ощущение вины. Если во время отлива риф выступает из воды, это не значит, что он и вызвал отлив. Точно так же чувство вины, возникающее при эндогенной депрессии – эмоциональном отливе, нельзя считать причиной заболевания. Более того, в депрессивном состоянии конфронтация больного со своей экзистенциальной виной вполне может усилить склонность к самообвинению до такой степени, что спровоцирует суицид.
Иначе обстоит дело с невротической депрессией. Здесь важно устранить типичный невротический эскапизм. Он относится не только к вине, но и к двум другим составляющим того, что я называю трагической триадой человеческого существования, а именно к боли и смерти. Человек должен принять свою конечность в трех ее аспектах: признать, что 1) он может терпеть неудачу, 2) он страдает и 3) он умрет. Итак, разобравшись с виной, обратимся к боли и смерти.
Принцип логотерапии заключается в том, что смысл можно найти не только в действиях или ценностных переживаниях, но и в страдании. Вот почему жизнь всегда остается наполненной смыслом и сохраняет его до самого последнего момента. Даже когда человек сталкивается с неизбежным, например с неизлечимой болезнью, ему всегда даруется шанс осуществить смысл, самый глубокий из возможных. Важно, какую позицию он занимает в тяжелых обстоятельствах. Жизнь становится смыслонаполненной благодаря 1) тому, что мы даем миру в созидательном, творческом плане, 2) тому, что мы берем от него с точки зрения нашего переживания, и 3) позиции, которую мы занимаем по отношению к миру, – речь о нашем отношении к страданию.
Позвольте мне проиллюстрировать примером, что я имею в виду:
Однажды ко мне обратился пожилой доктор с тяжелой депрессией. Два года назад умерла его жена, которую он любил больше всего на свете, и доктор до сих пор сильно горевал. Как я мог ему помочь? Что мне было ему сказать? Конечно, я воздержался от советов, а вместо этого поставил перед ним вопрос: «Что было бы, доктор, если бы вы умерли первыми и вашей жене случилось бы вас пережить?» «О, для нее это было бы ужасно, – сказал он, – она бы так страдала!» На это я ответил: «Посмотрите сами, доктор: она избежала этих мучений, и именно вы избавили ее от них. Но вот ваша плата за это: вы живы и оплакиваете ее». Не проронив ни слова, он пожал мне руку и спокойно вышел из кабинета. Страдание перестает быть таковым, когда обретает смысл – например, смысл жертвы, как в описанном случае.
Конечно, это не терапия в прямом смысле. Во-первых, отчаяние не болезнь, и, во-вторых, я не мог изменить участь доктора, вернув ему жену. Но, по крайней мере, мне удалось изменить его отношение к неумолимой судьбе. Теперь он хотя бы видел смысл в своих страданиях. Логотерапия настаивает на том, что люди руководствуются не поисками удовольствия или бегством от боли, а тем, чтобы найти смысл в жизни. Таким образом, мы убеждаемся, что человек готов страдать, если убежден, что его страдания имеют смысл.