Психолог, или ошибка доктора Левина

– Здорово, девчата! – сказал Дядюшка Че и попытался лучезарно улыбнуться. Впервые в жизни Лева увидел людей, которые никак не отреагировали на этот артефакт. Одна, правда, присвистнула и сказала:

– Здорово, коли не шутишь!

– Петр Михалыч! – весело пробасила мужская голова, которая немедленно просунулась в дверь вслед за ними. – Кто-то телевизор из окна выкинул. Не слышали, как грохнуло?

Директор побледнел и немедленно выскочил вон.

– Мужчина, вы не могли бы выйти, мне переодеться надо! – обратилась к Леве одна из девушек в халате. И скромно добавила: – Или вы желаете остаться?

Дружный хохот стоял за дверями, когда они с Дядюшкой Че, озираясь, выскочили в коридор.

На лестничной клетке стояли два парня и курили. Пора было, пожалуй, приступать к профессиональным обязанностям.

– Ребята! – храбро сказал Лева. – Мы корреспонденты из газеты. Пришли разбираться. Скажите честно: директор вас бьет?

Они посмотрели на Леву внимательно.

Один сказал:

– Пытает, сука! Привязывает к кровати, окурками кожу прожигает! У нас тут один пацан вообще умер недавно! Вы записывайте, записывайте!

Лева растерянно поглядел на Дядюшку Че. Низко склонив голову, как всегда бывало с ним в минуту большой сосредоточенности, тот пытливо разглядывал говорившего.

– А ты что скажешь? – тихо и строго обратился Серега к его товарищу.

– Да пусть только попробует! – спокойно ответил второй мальчик. – Я ему так рыльник начищу, всю жизнь на лекарства работать будет.

– Понятно, – просто сказал Серега и, обратившись к Леве, добавил: – Знаешь что, давай пока на воздух выйдем, перекурим немного…

Стоя в тенистом зеленом саду и поеживаясь от холода, Дядюшка Че сказал:

– Ну, что ты думаешь? По-моему, гиблое дело.

– А если он действительно детей бьет? – спросил Лева, понимая, что задает неуместный сейчас и ненужный уже вопрос.

– Странно, что он вообще еще жив! – сказал Дядюшка Че и решительно зашагал к метро.

Придя домой, Лева полночи мучился, обдумывая происшедшее. Наутро рассказал все Лизе. Она тоже немного подумала, секунды две-три, и ответила на его вопрос, что, честно говоря, не знает, как тут быть: с одной стороны, директор детей, видимо, действительно бьет, но и не бить их, с другой стороны, тоже нельзя, потому что это не дети, а какие-то, по всей видимости, исчадия ада.

Мучительные сомнения разрешил на планерке главный редактор: он поднял Леву и сказал буквально следующее.

– Лев! – сказал он. – Слушай, тут нам звонили… из Московского горкома партии. Ты там занялся каким-то общежитием… Так вот, нас просили по этой теме не выступать, пока идет набор в строительные ПТУ. Если мы будем всякую грязь тащить в газету, Москва просто ведь останется без строителей. А мы же не можем этого допустить. Большой город оставлять без строителей нельзя. И вообще, ребята, давайте без самодеятельности, все темы по Москве надо согласовывать! Вы что, об этом в первый раз слышите?

Лева молча кивнул и сел.

Стыдно признаться, но он был рад. Бездна мироздания, открывшаяся в черной дыре между мужским и женским общежитием, оказалась слишком для него глубока. Безвестный чиновник горкома партии, отвечавший за набор в строительные ПТУ, помог ему отойти в сторонку от этой бездны… И Лева до сих пор был ему за это слегка благодарен.

* * *

И вот сейчас, лежа уже в темноте (а прошло часа три, не меньше), Лева вдруг понял, что ему напомнил разговор с прокуратором – письма в редакцию! Да! Именно письма в редакцию и эпизод со злополучным соавторством. Эпизод дополнился только одной картинкой, которая раньше по каким-то причинам не вспоминалась.

Лева видит на столе письмо, обычное письмо от читателя, какие тогда, в годы перестройки, приходили в день сотнями, на разлинованной бумаге, с подколотой карточкой, на которой размашистой рукой написано: «В особую папку». Наташка берет письмо и уходит в отдел писем. (Заведующим отделом писем работал в газете Гриб, старый седой чекист, с которым Саня частенько играл в шахматы.)

И Лева спрашивает у Сани:

– Слушай, а что такое особая папка? Куда это письмо Наташка несет?

Саня смотрит на него недоверчиво и говорит:

– А ты чего, в первый раз узнал, что ли? Никогда не слышал об этом?

– Нет, – отвечает Лева и краснеет.

– Для КГБ папка. Если в письме содержится что-то такое, его ставят на контроль.

– Какое такое? – не верит Лева своим ушам. – Не понял.

– Ну, какое… Вот такое. Если человек пишет, к примеру, что наша партия – полное говно, или про первого секретаря обкома, или что он будет бороться с этим кровавым режимом до последней капли крови. Ну ненормальные, в общем… Разве нормальный человек будет такое в газету писать?

– Ну, ненормальный он или нет, это только врач может сказать… Так что же, получается, что мы на них стучим?

– Получается, что так…

– И что, так везде? Во всех редакциях?

– Абсолютно, – сказал Саня. И ушел вдаль по коридору.

Все это кончилось буквально через год после той истории. Кончились партсобрания. Кончились моральные «подвалы». Кончилось все такое. Закрылась, видимо, и «особая папка». А вот теперь она вновь всплыла в его голове.

Как живая.