Мигрень началась у него давно, в десятом, кажется, классе. Сидя на последней парте, он массировал голову, сжимал виски, тер лоб, потом догадался, что нужно и шею, глаза во время приступов страшно слезились, из носа текла вода, платка, как всегда, не было, он вырывал тетрадные листки, сморкался, выходил в туалет, поливал затылок холодной водой, сидел во дворе, крепко сжав голову руками, мыча, ничего не видя перед собой, через час или два боль проходила, оставляя ощущение мягкой ваты, прострации, легкости и замедленности движений, он даже любил это состояние после боли, но она возвращалась опять, на следующий день, и так недели две-три, пока не уходила вдруг, до следующего сезона – повторялась весной или летом, и потом зимой, иногда два, иногда три-четыре раза в год, мама отправляла его к врачам, ему делали анализы глазного дна, снимок черепа, врачи спрашивали, какие таблетки он пьет, но он не пил таблеток, потому что они не помогали, никакие, ни баралгин, который ему посоветовала какая-то знакомая девочка, ни другие анальгетики, ни цитрамон, ни кофетамин, ничто, если вовремя, при первых уколах, не принять сразу две-три, а он всегда пропускал этот момент, не верил, или таблеток не было под рукой, мигрень обрушивалась внезапно, спонтанно, от самых разных причин, яркое солнце, усталость, недосып, потом он начал пить, уже в студенческие годы, после первой же рюмки начиналась боль, через десять-пятнадцать минут, а не пить он не мог, это было ну никак невозможно, и иногда все сходило с рук, непонятно почему, а иногда – боль мучила запредельно, он вставал ночью от боли, ходил по комнате, прикладывал к голове мокрое полотенце, шерстяной свитер, накрывался подушкой, делал приседания, выходил во двор, боль не отступала, она по спирали, по какому-то своему адскому кругу долбила виски, затылок, горло, и нужно было просто дождаться момента, когда где-то там, далеко внутри, за занавесом, за пределом что-то вдруг щелкало, утихало, устанавливалось, и он засыпал…
Лиза очень жалела его в эти моменты, вставала, если это было ночью, ходила за ним, носила горячий чай, но он просил ее не подходить, не трогать, хотя первые ее прикосновения были благотворны, что-то облегчали, но потом снова все возвращалось…
– Слушай, – сказала она однажды. – А может, это… Тебе же нужно сосудорасширяющее? Давай попробуем, сейчас, пока сильно не заболело?
Они попробовали, и правда, боль отступила.
Она лежала рядом с ним, недовольно глядя в темноту.
– Ну вот, – сказала она. – И я на что-то сгодилась. Оказывается, тебе нужна женщина-медсестра. Ты сделал неправильный выбор, дружок. Я не такая.
– Ну что ты глупости говоришь, – пробурчал он, засыпая. – Не нужна мне женщина-медсестра.
Через час он снова проснулся от боли.
– Значит, не помогло, – разочарованно сказала Лиза. – А я уже обрадовалась.
… Лева скосил глаза на Петьку. Он спал, доверчиво прислонившись к Стокману. Стокман тоже спал.
«Нельзя спать, – подумал он. – Иначе Даша тоже заснет. Надо говорить что-то».
– У меня был такой случай, с младшим, с Гришей, – сказал он, вспомнив по ассоциации с головной болью. – Это было в Риге, году в девяносто шестом. Мы там отдыхали. И Лиза с Женькой отправились на какую-то экскурсию, на целый день. А у Гриши вдруг поднялась температура и страшно заболела голова. Просто страшно. А тогда ходили слухи, что вместе с грязной водой из реки, там река впадает в море, принесло палочку менингита, и что есть вроде случаи заражения. Как же я испугался! Вы себе просто не представляете, Даш. Я лежал потом ночью и думал, что надо срочно лететь в Москву. Я представлял, как я утром встану и поеду в аэропорт. Билетов, конечно, не будет, я пойду к начальнику аэропорта… В общем, всякий бред. Но все обошлось. Да. Но самое интересное, что я не нашел ничего лучше, как поднять Гришу и пойти с ним гулять по лесу. Его шатало. А я почему-то решил, что ему так будет лучше, и он мужественно шел, пытаясь побороть тошноту. Какой же я был идиот!
– А почему вы никогда не рассказывали про своих детей, Лев Симонович? – спросила Даша. – Даже обидно.
– Не знаю, Даш… Как-то в голову не приходило.
– А зря, – сказала Даша. – Теперь уже поздно.
– Почему поздно?
– Не знаю. Поздно, и все тут. А, кстати, сколько сейчас?
– Не знаю. Сейчас посмотрю. Полпятого.
– Вот. А вы говорили, что в пять доедем. Говорили?
– Ну, я имел в виду другое… Что если будет такая же скорость, то можно успеть к пяти. Я не имел в виду при таком движении…
– Нет, ну вы говорили или нет?
– Слушайте, Даш, – вдруг раздраженно сказал Лева, чувствуя, как усиливается боль, как резкие уколы свербят висок. – Слушайте, что вы меня ловите на слове?
– Я не ловлю вас на слове, Лев Симонович, но вы говорили, что к пяти мы будем уже в Москве. А нам еще пилить в лучшем случае полтора часа. Вы говорили или нет?
– Да, я много чего говорил, Даш. Я, например, предлагал остановиться и отдохнуть. Это я тоже говорил.