Психолог, или ошибка доктора Левина

– Чего делать-то будем, а? Обратно в Нижний? Давай думай, Джеймс Бонд!

– Да приедет, – неуверенно сказал Лева. – Куда она денется… Ну попросимся заночевать, подождем, в крайнем случае.

Одна из дам, в повязанной вокруг шубы нелепой ситцевой юбке, подошла к ним и сказала:

– Вы бы мальчика в тепло отвели, мужчины. Простудится ведь. Что вы потом будете делать, вы подумали?

И отчего-то игриво хихикнула.

Стокман посмотрел на нее с ненавистью, а Лева с благодарностью.

Петька твердо сказал, что ему не холодно. Стокман подошел к Наташе и спросил, где тут самое теплое помещение. Наташа задумалась.

… Кстати, Наташа действительно была хороша, несмотря на черный платок, а возможно, благодаря ему. Глядя на нее, Лева отчего-то совершенно успокоился.

Кругом чистили от снега дорожки какие-то трудолюбивые женщины. Постепенно Лева понял, что это и есть монахини. От обычных людей они отличались тем, что делали свое дело совершенно спокойно, безо всякого подтекста – без трудового энтузиазма, без раздражения и без усталого равнодушия. И постепенно это спокойствие передалось всем.

Ощущение было какое-то вообще невероятное.

Главным, как ни странно, было ощущение снега. На фотографиях и монастырь, и снег получились голубоватыми. Световой день почти закончился, было часа четыре, но свечение снега еще продолжалось, что и отразила бесстрастная японская мыльница. Свечение падало на монахинь, убирающих снег большими лопатами, на башни и стены, на ясные глаза Наташи, на дыру в куполе недействующего храма, на Петьку и Стокмана…

* * *

Вообще монастырь был огромен, когда-то здесь размещалась машинно-тракторная станция (это Лева понял по застывшей в снегу колхозной технике, которая обрела, по всей видимости, уже вечный покой), был клуб, потом стадион, в общем, куча каких-то советских учреждений. Теперь здесь жили лишь двадцать две женщины. Естественно, восстановить жизнь в этой огромной крепости, с ее девятью храмами, им было попросту не под силу.

Один храм, разрушенный во время войны, зиял отверстием и был недействующим, но невероятно торжественным, гулким и праздничным, несмотря на холод. А в другом, действующем, но совершенно нетопленом, был один интересный момент.

Наташа подвела туристов к чудотворной иконе святого Макария и велела приложиться. В смысле, поцеловать икону.

– А что тогда будет? – испуганно спросила одна дама.

– А чего вам надо, то и будет. Святой Макарий сам знает, чего вам надо. Вот он то и сделает, – путано объяснила Наташа.

Все, кроме Левы и Петьки, куда-то вдруг отодвинулись и стали ходить по церкви с независимым видом. Независимый вид плохо сочетался с юбками в голубой цветочек поверх дубленок и штанов.

Лева же твердо решил приложиться к святому Макарию.

«А чего мне надо? – лихорадочно думал он. – Ну, чтобы Петька не заболел, это раз. Чтобы Даша перестала играть в эти игры. Но это все не то… Не то надо просить. Чтобы вернулась Лиза. Да! Чтобы дети были здоровы. А Марина? А Катя? Пусть она хоть выздоровеет… Господи, да пусть все будут живы-здоровы. Но это же не просьба. Это же не то. Господи, помоги? А в чем?»

И тут он ощутил острую резь в животе и подумал, что Макарий же сам знает, чего ему надо.

И верно.

… Буквально через полчаса после монастырского обеда, который состоял из постных щей, хлеба, кабачкового варенья, квашеной капусты, соленых огурчиков и вареных макарон, – Лева вдруг ощутил чудесное избавление от одного противного недуга, который мучил его, начиная с Нового года, вот этими острыми резями в желудке и который объяснялся самым обычным перееданием и переливанием.

И вот, вновь ощутив себя легким и здоровым, Лева тут же вспомнил об обеде, о святом Макарии – и с грустью подумал, что, значит, только этого тогда ему и было надо. Что ж…

Жаловаться грех.

* * *

Во время обеда Лева обратил внимание на такую деталь. Отдельно от общего стола, на маленьком столике, стояли приборы для матери-настоятельницы. Это были красивые тарелки, фарфоровые, мелкая и глубокая, совсем другие, чем на общем столе. Обратил он внимание и на место матери-настоятельницы – это был не стул, а скорее трон, с подлокотниками, резьбой и какой-то даже атласной подушечкой…

«Начальница», – с уважением подумал он о матери Александре. Вспомнились разговоры Лии Петровны, по дороге сюда, о том, что мать-настоятельница держит всех в строгости и в страхе, что сама она бывший прораб и бывший парторг, человек серьезный, наводящий на монахинь и вообще на всех не то чтобы страх, но некоторую даже робость.

Лева пытался представить себе бывшего прораба, руководителя Макарьевского женского монастыря, и то, как она их примет. Это несколько мешало ему наблюдать за тем, как обедают монахини.

А зрелище, надо сказать, было весьма примечательное и интересное.

Вообще он впервые обедал в обществе людей, которые молились перед принятием пищи.

Лева, кстати, не молился, но крестился вместе со всеми. И в трапезной. И во всех храмах.

Стокман глядел на него с неодобрением, но молчал.

Видимо, приберегал откровенный разговор на потом.