Психи

Я подтягиваю колени к груди, когда прислоняюсь спиной к каменной стене своей камеры пыток, хотя, полагаю, мне пора перестать называть ее так. То, что я только что испытала, было чем угодно, только не пыткой. Ну, типа того. Я действительно не знаю, что это было. Не то чтобы он был милым и сострадательным по поводу всего этого. Он собирался трахнуть меня независимо от того, кричала бы я или стонала, и он не собирался смягчаться, пока я не разобьюсь вдребезги вокруг его толстого члена.

Нож остается у меня в пальцах, и я осторожно вращаю его, изучая изящный изгиб и впечатляющее матовое лезвие. Я никогда не видела ничего подобного. Я не часто видела и обычные, но этот… в нем есть что-то такое изящное. Похоже, это подарок Маркуса, но это не может быть правдой. Подобные мысли только навлекут на меня неприятности.

Минуты превращаются в часы, и моя спина только начинает болеть от удара о твердую каменную стену, когда тяжелая металлическая дверь распахивается. Громкий вздох вырывается из глубины моего горла, когда я опускаю руку рядом с собой, быстро пряча нож под простынями.

Роман ДеАнджелис стоит передо мной, и я невольно вжимаюсь в стену. Каждый раз, когда я вижу его, это как пощечина. Он больше, чем жизнь, в самом худшем из возможных способов. Все в нем кричит, чтобы я бежала, и этот шрам, пересекающий его бровь и спускающийся вниз по скуле, предупреждает меня, что он не сдастся.

Я задерживаю дыхание и наблюдаю, как его взгляд скользит по мне с расчетливым любопытством, а дверь, между нами, распахнута настежь. Его взгляд опускается на мою руку рядом с бедром, и без единого проклятого слова, произнесенного, между нами, я могу сказать, что он знает.

Он держит серебряный поднос, и мой желудок урчит от голода, я молюсь тому, кто существует наверху, чтобы на этом подносе была какая-нибудь еда. Прошло два дня. Мой желудок так же пуст, как когда я появилась тут, и после гонки по этому долбаному замку и того, что Маркус заставил меня провести интенсивную тренировку, еда была единственным, о чем я могла думать в течение нескольких часов.

Роман не отходит от двери, и чем больше он на меня смотрит, тем слабее я себя чувствую. Его взгляд перемещается на разорванный шелк на полу, мои порванные трусики и черную рубашку, брошенную в углу комнаты. Гнев пульсирует в его темных глазах, когда они возвращаются, чтобы встретиться с моими.

— Который из них? — он требует ответа.

Я сжимаю челюсть, не в силах отвести взгляд от его холодного жесткого взгляда, поскольку гнев в его глазах ясно дает мне понять, что секс не входил в планы. Я проглатываю комок в горле и взвешиваю свои варианты. Есть большая вероятность, что Маркус не хочет, чтобы его братья знали, что здесь произошло, и если я назову его имя, это поставит меня на самый верх его дерьмового списка, но то, что я не назову его имени, поставит меня на первое место в списке Романа.

Черт возьми, почему эти братья ставят меня в безвыходные ситуации?

Думаю, вопрос в том, кого из них я боюсь больше?

Я прищуриваюсь и медленно качаю головой, пытаясь призвать на помощь тот пламенный настрой, который похоронен глубоко внутри меня.

— Иди и допроси своих мудаков — братьев и оставь меня, черт возьми, в покое. Я ни хрена не делала, просто выполняла приказы, как послушная маленькая пленница. А теперь, почему бы тебе не поторопиться и не пойти испортить день кому-нибудь другому?

Серебряный поднос с едва различимой едой швыряется через маленькую комнату, отправляя то, что, должно быть, является жалким оправданием еды, в стену и падает на пол с небрежным стуком. Мой тяжелый взгляд не отрывается от Романа, потому что я могу гарантировать, что ни один чертов человек никогда не разговаривал с ним подобным образом, и на то есть веские причины.

Он бросается ко мне, и мои глаза вылезают из орбит. В последний раз, когда он был рядом со мной, я потеряла сознание, и я чертовски уверена, что не позволю этому дерьму повториться.

Он тянется ко мне в то же мгновение, когда моя рука вырывается из-под простыней, и когда его большая ладонь обхватывает мое горло, забытый нож Маркуса прижимается к его шее.

Он рывком поднимает меня на ноги, так что я стою перед ним, глядя ему в глаза, даже не замечая — или не заботясь — об остром лезвии, прижатом к его хрупкой, теплой коже. Должно быть, нужно быть чертовски сумасшедшим мужчиной, чтобы так беспечно относиться к собственной жизни, но он, вероятно, знает, что у меня не хватит мужества довести это до конца.

— Ты, блядь, не в том положении, чтобы так со мной разговаривать, — рычит он, его слова вибрируют прямо в моей груди, когда его божественный аромат поглощает меня. — Тебе нужно следить за собой.

— Какой в этом смысл? Не похоже, что мне есть что терять, — выплевываю я в ответ, когда его другая рука обвивается вокруг моего запястья и сжимает его так чертовски сильно, что у меня нет выбора, кроме как убрать нож от его горла.