Прыжок в темноту

Немеющими руками старался отодрать пальцы от шеи, но те сжимались еще крепче. Решкин почти ничего не видел, глаза туманили слезы и мелкая пыль. Слабость, похожая на онемение, овладела всем телом. Он расслабил плечи, раскинув руки в стороны, водил ими по земле, словно гладил ее на прощание. Правая ладонь то и дело натыкалась на какую-то палку, гладкую и длинную. Решкин, уже потерявший способность что-то соображать, не сразу понял, он касается пальцами рукоятки саперной лопаты. Солнце потемнело, язык вывалился изо рта, наливаясь синевой. В ту последнюю секунду, показавшуюся вечностью, секунду, отделявшую его от смерти, Решкин, так крепко обхватил ладонью черенок, что побелели костяшки.

И ударил по голове противника полотном лопаты. Человек от неожиданности ослабил хватку. Решкин ударил еще раз, уже сильнее, прицельнее. Глотнув воздуха, снова ударил, сбив с себя противника. Человек упал боком на землю, схватился за голову. И тут же поднялся на колени. Решкин уже стоял на ногах.

Противник попытался ухватить его за ремень, притянуть к себе и ахнуть кулаком между ног. Решкин рубанул воздух, ударив остро заточенным лезвием лопаты по вытянутой руке чуть ниже локтя. Что-то хрустнуло. Рука повисла, лицо человека исказила гримаса боли, челюсть отвалилась, как у мертвяка. Только теперь Решкин разглядел нападавшего.

Паренек с дочерна загорелым лицом, светло серыми глазами. Лет двадцати. Курносый нос, коротко стриженные выгоревшие волосы. Что занесло его сюда? Зачем ему понадобилась чужая жизнь и чужая смерть? Нет ответа. И не будет.

Решкин ухватил рукоятку лопатки обеими руками, отвел ее за спину и, вложив в удар жалкие остатки сил, произвел выпад в движении. Тычком вогнал полотно лопаты в живот противника. Отпустил рукоятку и отступил на два шага назад, испугавшись того, что только что сделал. Человек упал на спину и больше не пошевелился. Из живота торчала рукоятка лопатки, открытые глаза смотрели прямо на солнце. Решкин, пошатываясь, побрел, куда глядели глаза. А куда они глядели, он и сам не знал. Он не видел, как за его спиной вспыхнула бензиновая лужа, загорелась «Нива». Охваченная пламенем, обвалилась крыша сарая.

Мелкими старушечьим шагами, беспрерывно кашляя, Решкин, пошатываясь, прошагал метров двадцать вдоль забора. Сделал минутную остановку, покашлял и побрел дальше. Ветер гнал над двором черный дым горящих автомобильных покрышек, бензиновую копоть и песок. Решкин прошел мимо ворот, мимо собачьей головы, лежавшей под кустом алычи. Ноги подламывались и не хотели двигаться. Он остановился, присел, привалившись спиной к стене забора, вытянул ноги.

– Ну, съели, гады? – спросил он неизвестно кого и ответил за мифического собеседника. – Спасибо. От пупа нажрались.

Решкин улыбнулся жалкой затравленной улыбкой, упал на горячую землю и потерял сознание.

Глава двадцать вторая

Москва, Тушино. 4 сентября.

Квартира Роберта Ханокяна, вывшего хирурга одной из московских больниц, находилась двух кварталах от платформы, где останавливались пригородные электрички. Гребнев преодолел этот путь пешком. Улицы оказались пустыми, моросил дождик, пахло ранней осенью и бензиновым перегаром. До цели путешествия оставалось всего ничего, но Гребнев неожиданно свернул в приоткрытую дверь филиала Сберегательного банка. Остановившись перед окошком, вытащил сотню долларов.

– Ваш паспорт, пожалуйста, – кассирша оторвалась от компьютерного монитора.

– Чтобы поменять баксы, нужен паспорт? – удивился клиент.

– Таковы правила.

– В таком случае я зайду позже, – улыбнулся Гребнев.

Он выяснил все, что хотел. Если его старый приятель Ханокян где-то меняет валюту, то происходят это именно здесь, в филиале Сбербанка, в двух шагах от дома. Ханокян слишком ленив, чтобы переться к метро, в другую менялку, где не спрашивают паспорта.

Оказавшись на улице, Гребнев вошел в старый двор, свернул в первый от арки подъезд и, сложив зонт, пешком поднялся на последний шестой этаж, потому что лифта в доме не было. Позвонил в квартиру и долго ждал, пока хозяин, стоявший с другой стороны двери, разглядит его физиономию через мутное стекло врезного глазка.

Наконец упала цепочка, щелкнул замок, Гребнев перешагнул порог, очутившись в просторной прихожей, заваленной какими-то коробками и мебельной рухлядью. С потолка свешивались подслеповатая лампочка, на стене висела картина в позолоченной раме. Кажется, сельский пейзаж, выполненный маслом. На переднем плане избушка и чахлое деревце. Полотно так засидели мухи, что стало невозможно разглядеть, что еще на нем нарисовано.

– Добро пожаловать, – хозяин обрадовался искренне, зная по опыту: когда здесь появляется Гребнев, появляются деньги. – Больной идет на поправку.

– Идет на поправку? Это как? В том смысле, что еще не умер?

– Я плохо понимаю такой юмор. Что ты морщишься? От меня пахнет клопами? Это всего лишь коньяк.