Прыжок через быка

Мы не раз уже говорили о том, что где звериный двойник, там обычно и жертвенный нож. В сцене погони ножом хочет стать сам герой («превратиться бы в лезвие ножа»). При появлении Лариосика сразу возникают и ножницы (которыми он вспарывает подкладку френча и вытаскивает деньги на свое содержание), и нож («ножичек, сверлящий в легком» – боль, которую испытывает раненый Алексей Турбин). Но наиболее убедительно и красиво возникает меч:

«На сером лице Лариосика стрелки показывали в три часа дня высший подъем и силу – ровно двенадцать. Обе стрелки сошлись на полудне, слиплись и торчали вверх, как острие меча. Происходило это потому, что после катастрофы, потрясшей Лариосикову нежную душу в Житомире, после страшного одиннадцатидневного путешествия в санитарном поезде и сильных ощущений Лариосику чрезвычайно понравилось в жилище у Турбиных. Чем именно – Лариосик пока не мог бы этого объяснить, потому что и сам себе этого не уяснил точно».

*

«Но в жилище вместе с сумерками надвигалась все более и более печаль. Поэтому часы не били двенадцать раз, стояли молча стрелки и были похожи на сверкающий меч, обернутый в траурный флаг».

Меч мы встречаем и в последних словах романа:

«Над Днепром с грешной и окровавленной и снежной земли поднимался в черную, мрачную высь полночный крест Владимира. Издали казалось, что поперечная перекладина исчезла – слилась с вертикалью, и от этого крест превратился в угрожающий острый меч.

Но он не страшен. Все пройдет. Страдания, муки, кровь, голод и мор. Меч исчезнет, а вот звезды останутся, когда и тени наших тел и дел не останется на земле. Нет ни одного человека, который бы этого не знал. Так почему же мы не хотим обратить свой взгляд на них? Почему?»

Вместо послесловия. Брат-поленце, или Смена аспекта

В одной из книг Леви-Брюля (не помню, в которой) рассказывается следующая трогательная история. Передается рассказ миссионера и врача, жившего в одном из первобытных (в смысле: не затронутых цивилизацией) племен. К нему как-то пришел лечиться один пожилой мужчина, неся с собой поленце. Поленце это (очищенное от коры) было удивительно отшлифовано, отполировано – руками того мужчины, который таскал его с собой всю жизнь. И это был его брат-близнец. Дело в том, что когда один из близнецов умирает, то другому дают поленце. И тогда умерший близнец продолжает жить в этом поленце. А если так не сделать, то умрет и второй, поскольку он без первого неполный, лишь половинка человека.

И вот тот пожилой мужчина очень плохо себя чувствовал – и физически, и морально, взял у миссионера лекарства – для себя и для брата-поленца, ушел. А поленце забыл. Пришел к себе домой и умер.

Представьте себе, что вы – тот миссионер. Или просто врач, современный, цивилизованный человек. Конечно же, вы не скажете тому мужчине с поленцем: «Это все глупости, что тебе говорят соплеменники, выбрось поленце, это всего лишь кусок дерева, а никакой не брат». Почему не скажете? Только ли потому, что вы хорошо воспитаны и уважаете чужую веру, толерантны, хотя умом понимаете, что это предрассудок, суеверие, мракобесие? Или потому, что вы сочувствуете тому человеку и понимаете, что это действительно его брат? Мне это представляется основным вопросом философии: является поленце братом или не является?