Прыжок

Злоба поднялась откуда-то со дна и залила, заполнила его всего. Ударил кулаком по подоконнику. Стакан опрокинулся. Зажурчала вода, падая с подоконника на пол. Фиалки рассыпались по окну.

Усмехнулся Джега:

— Фиалочки… цветочки…

В бешенстве схватил цветы и метнул на землю за окно.

— Катись к чортовой бабушке!

Пробродив еще минут пять в темноте, Джега зажег огонь, сел к столу и, заткнув ладонями уши, пробовал читать. Строки мешались и залезали одна на другую. Бросил книгу и, погасив свет, стал раздеваться. Раздевался медленно, долго держа в руках каждую вещь, прежде чем бросить на стул.

И вдруг схватился, бросился к окну, и, как был в одном сапоге, без рубахи, перемахнул через подоконник. Нагнулся над разбросанными пахучими пятнами фиалок и подбирал одну за другой, царапая ногтями талую землю. Потом влез обратно и, бережно положив фиалки на стол, уронил в них горячее лицо.

Утром вскочил с кровати, чувствуя легкость необыкновенную. Одеваясь, посвистывал даже. День крутой, рабочий день прошел незаметно. Вечером у выхода из коллектива оборвыш подал записку. Развернул.

«Жду, милый, сегодня. Грустно без тебя. Тоскливо.

Юлия».

Сунул записку в карман, мотнул головой, зашагал быстро к клубу. Был союзный день. Джега вел собрание. Со сцены пробежал глазами по макушкам голов и почувствовал, как к плечам мурашки побежали. Вышел на край настила и выкрикнул обычное «товарищи» на этот раз так, как должен был кричать «земля» матрос с колумбова корабля, после долгих месяцев блужданий увидавший, наконец, далекий берег.

Для Джеги эта дружная толпа, разместившаяся на клубных некрашеных скамьях, и была землей, которая ушла у него из-под ног и которую снова почуял он, взойдя на помост. Вот они перед ним — сто, двести горячих голов, а за стенами еще тысячи, миллионы таких же. Все думают так, как он думает, и делают его дело. Это настоящее человеческое дело, и разве можно променять его на минутную жеребячью радость?

Подвинулся к краю клубного помоста. Еще раз бросил торжествующе и призывно:

— Товарищи!

И заговорил…

Петька Степу Печерского локтем под бок.

— Похоже на то, что Джега в ударе сегодня.

А Джега в самом деле в ударе был, и рядовой союзный день, загоревшимся в его крови вдохновением, был превращен в день, который помнится годами и засаживает в головы такие клепки, какие потом не выколотишь за всю жизнь.

Из клуба вышли вместе с Петькой Чубаровым. Джега как от холода ежился от неулегшейся лихорадки. Оглядел улицу — все вырисовано четко и резко, точно сейчас только глаза раскрылись. Странно обостренными стали все ощущения. Остановился.

— Чорт его знает. Точно сейчас родился… или пьяный…

Петька тоже почувствовал перемену в Джеге.

— Эге, уж не заворот ли кишек у тебя, дружище? Как бы у тебя пробки не перегорели, больно ты светишь сегодня жарко.

— Ни черта! А знаешь, у меня такое дурацкое чувство, будто я в самом деле могу засветиться, а? Знаешь, смешно, а я понял сейчас, почему этих всяких святых со светящейся башкой рисовали. А вдруг человек в самом деле светиться может, а? И не как-нибудь этак философски, а по-настоящему светиться от напряжения клеток. Я где-то читал, будто рыбы есть такие, которые в минуту возбуждения светятся.

Петька засмеялся.

— Эва, про этих самых рыб я тоже, грешный, осведомлен, и помнится мне, есть такие, что, как увидят самочку, так и засветятся, а без этого, хоть керосином обливай, да в печку пихай — не светятся.

Вздрогнул Джега. Поежился. Вспомнил тут же почему-то про записку. Нащупав рукой ее в кармане, подумал с бешенством:

«Неужели в самом деле для нее засветился сегодня? А? Нет, нет… Это комсомольские головы на собрании зажгли, дело зажгли. Дело, дело…»

На повороте к скверу увидел вдали зеленый домик с палисадником. Потянуло неудержимо. Стал как вкопанный, дрожа с ног до головы.

Усмехнулся Петька.

— Чего это тебя?

— Так. Ничего.

Помолчал минуту, потом схватил Петьку за локоть, сжал с силой.

— Айда, Петро, к тебе, что ли?!

— Что же ко мне, так ко мне.

Пока Петька чай готовил, Джега расхаживал из угла в угол в просторной петькиной комнате. Каждый раз, как приближался он к двери, хотелось неудержимо выскочить наружу и нестись, сломя голову, к домику с зеленым палисадником. Но каждый раз он круто поворачивался спиной к двери и широко шагал в противоположный угол. Чем дальше время шло, тем сильней нарастал беспокойный зуд. После чаю сели в шахматы играть, Джега загадал: «выиграю — пойду, проиграю — не пойду».

Игра клеилась плохо. Джега был неспокоен и рассеян и своей рассеянности никак преодолеть не смог. Пока Петька думал, он отбивал ногой под столом торопливый бег крови. Сам он почти не думал и в конце концов прозевал ладью. Завопил Петька победно, но смолк, увидев джегино лицо. Похоже было на то, что Джега схватит сейчас доску и бахнет по голове. Но Джега скосил глаза в сторону и вдруг поднялся.

— Пойду!

Петька удивился.

— Куда это тебя несет?

Джега не ответил. Ухватил портфель, шапку и, не оглядываясь, почти выбежал за дверь.

Петька посмотрел ему в след и только присвистнул:

— Эва, как дело повернулось. Крепко занозило!