Прынц

– Зоюшка, малышка, где ты? Сколько можно ждать?

«Иду, папочка, я иду!» – крик суматошно бился в горле как в жаркой трубе: горячие губы словно спеклись и не выпускали его наружу.

Внезапно она с удивлением почувствовала, что совершенно голая.

«Почему я голая? Я что из парилки не могу выйти?»

А в следующее мгновение она, будто действительно из парилки вывалилась в холодный предбанник. Здесь так же не видать ни зги. Мокрое тело охватило ознобом и стало трясти как в лихорадке.

«Папочка, где ты?!»

Но голос пропал. Ватная тишина давила на перепонки, отдаваясь острой болью в виски.

А потом где-то рядом заплакал ребёнок, и хоть слышимость была слабая, ясно, что это не младенец.

«Откуда здесь ребёнок? Чей? И где я, чёрт возьми?»

Зоя рванулась вперёд и мрак с треском, будто тряпичная занавеска разорвалась, выпустив на волю.

Плакала Танечка, совсем рядом по левую руку. Значит, всё, что было до этого-сон? Странный, однако, сон, почему папка меня звал? Как там бабушка говорила? Если во сне умерший зовёт, значит,…он почувствовал, что его забыли. Кажется, так. Но я никогда не забывала о папке. Разве что…этот кот вломился в моё сердце и потеснил папку на задник, а он решил, что его я забыла. Нет, папочка, нет! Я всегда тебя буду помнить. Ладно, об этом я потом подумаю, а что сейчас…

Свинцовые веки не желали подчиняться, впрочем, как и руки. Похоже, часть сна всё же действительность: и жар тела, и сухость во рту и мрак. А ещё здесь как и во сне она была голая, более того как младенец завёрнута тесно в пелёнки и упакована в спальный мешок. Зачем? Почему? Что было до этого? Дождь, я искала мобильник, потом, кажется, упала… И всё, дальше горячий мрак.

–Таня,– казалось, позвала громко, но услышала лишь приглушённый стон.

Плач прервался, он перешёл в частые всхлипывания. По створке спёкшихся губ ударили капли, живительные капли, они размочили губы, уменьшили их жар. С минуту Зоя глотала жадно падающие капли, чувствуя, как они благотворно действуют на всё тело: притухает внутренняя горячка, кожа перестала зудеть, полегчали веки. И наконец, со второй попытки удалось открыть глаза, но слёзная пелена мешала что-либо увидеть. Проморгалась – слёзная пелена щекотно стекла на виски, вернув глазам их дар – видеть.

Таня сидела рядом у изголовья на свёрнутом в рулон спальнике. Личико её слегка осунулось, налёт бледности изборождён ручейками слёз, они растекались по всему лицу, как вешние ручейки.

– Таня, ты плачешь?

– Я не плачу, я реву,– захлюпала носом Танечка.

– Что случилось?– Зоя сделала попытку высвободить руку, но запеленали её добротно: все попытки оказались напрасны.

– МамЗоя ты лежи, не дёргайся. ДяБоря сказал тебе рано ещё вылезать.

«Видимо я что-то сломала, когда упала. Да, кажется, коленом ударилась…Чёрт, как чувствовала, что эта затея обернётся неприятностями. Ну, Люська, зараза, я тебе устрою «троянскую лошадь»…»

– МамЗоя тебе ещё водички накапать?

Зоя скосила глаза в направление, куда глянула Танечка: над головой, прикреплённая к стенке палатки висела пластиковая бутылка с водой, от пробки вниз тянулась странная конструкция из палочек с желобками, она обрывалась как раз на уровне губ Зои.

«Так ты ещё и изобретатель…лесной кот»,– невольно усмехнулась про себя Зоя.

– А ты чего ревёшь?

Танечка на время укротившая слёзные потоки, вновь отпустила их на волю.

– Вот почему,– вскинула руки так, чтобы Зоя хорошо рассмотрела, не поворачивая головы.

О, Боже! Зою тряхнуло как от удара током: кисти рук Танечки были зажаты лубками и аккуратно забинтованы.

– Нас…затоптали слоны?

– Какие слоны?– не приняла шутку Танечка, затрясла головой, разбрызгивая слёзы.– МамЗоя ты же не головой стукнулась, у тебя просто крупаслёзное воспаление…

– Какое? Может, скрупулёзное?

– Ну, так я и говорю, крупаслёзное. Не цепляйся к словам. Ты даже больная всё равно зануда…

– Ну, хорошо, хорошо, успокойся. Больно ручкам?

– Уже нет, только тепло и щекотно.

– Тогда почему плачешь?

– Реву я, реву,– настойчиво поправила Танечка.– Потому что мне стыдно…ой как стыдно, я думала вспыхну и сгорю как…как…– рыдания усилились и слова просто захлебнулись от потока слёз.

Спустя минуту Танечке всё же удалось взять себя в руки, сквозь поредевший поток слёз, мокрые слова вырывались из плена и тяжко падали на спальник Зои:

– Я…я захотела в туалет, но руки…руки… А он снял с меня трусики и держал как маленькую…Он всё ВИДЕЛ И СЛЫШАЛ, мамЗоя…Мне так стыдно…я не могу на него смотреть, мне хочется в землю зарыться…глубоко, глубоко…Как мы теперь будем дружить? Как, мамЗоя?

– Да, Танюш, плачевная наша доля. Мне тоже надо реветь белугой и зарыться поглубже: твой друг дважды меня раздевал до гола и тоже, между прочим, всё видел…

– Ну, как ты не понимаешь мамЗоя,– дёрнулась Танечка, вновь захлюпав носом.– Не понимаешь ты меня…Ты взрослая, и он взрослый,…а я…я ребёнок, мне стыднее…

– Наверно ты права, я давно забыла, как быть девочкой. Ну, всё, всё, хватит слёзы лить, расскажи, что я проспала.