Провокатор

В общем, порешили, к общему удовольствию.

После кузякинцев собрались и мы под ворчание тетки, что натащили сапогами, неделю не отмыть, но после расчета, когда я к невеликой сумме добавил сверху рубль, нас даже пригласили заезжать еще.

В Москве же меня ждало письмо от Эйнштейна, в котором Альберт доложил об успехах и просил разрешения издавать мини-бюллетень с нашими патентами для рассылки. Подумав, я отписал ему, что лучше в каждое письмо потенциальным интересантам вкладывать листовку-каталог – расходы вообще копеечные, а выхлоп может быть очень неплохой, тем паче что таких листовок можно вкладывать несколько. Глядишь, кое-какие фирмы и поработают забесплатно нашими агентами-распространителями – раздадут коллегам или знакомым.

Зима 1898–1899 годов

Щукин, с которым мы поддерживали контакт после знакомства в поезде и даже пару-тройку раз обедали, прислал билет в театр. К нему прилагалась записка, в которой Гриша меня прямо-таки заклинал «непременно быть» и что в театре сада «Эрмитаж» нас ожидает некое феерическое событие и вообще будет весь культурный бомонд Первопрестольной. Так что, несмотря на скепсис по отношению к сценическому искусству вообще и тем более к таковому конца XIX века, декабрьским вечером я отложил в сторону френч и обрядился в цивильный костюм, скроенный более-менее по моим лекалам, то есть несколько более удобный, чем прочие. Галстук, пальто, шапка – и в путь, по выработавшейся привычке все перемещения внутри Садового кольца я делал пешком. По дороге я вспоминал все, что знал о современном театре, и надо сказать, что знаний было мало. Где-то краешком проскочила мысль, что как раз сейчас Станиславский создает МХАТ, потом я все-таки сообразил, что прогремевший осенью в Москве спектакль «Царь Федор Иоаннович» был как раз первым спектаклем этого самого «академического», то есть Художественный театр уже существует. Странно, что Гриша не позвал меня туда, – это был один из столпов «культурного проекта», за который рьяно взялось продвинутое московское купечество. Впрочем, как оказалось, именно туда он меня и позвал, на тумбах в саду висели афиши, на которых было сообщено, что Московский общедоступно-художественный театр дает нынче премьеру пьесы Чехова «Чайка», поставленную самолично Немировичем-Данченко и Станиславским, заодно играющим роль Тригорина. Среди прочих исполнителей были указаны Ольга Книппер, это, насколько я помню, жена Чехова, и некий Всеволод Мейерхольд – неужто тот самый? Он же вроде помоложе, или я что-то путаю?

В ложе мы обнялись и по московской традиции расцеловались со Щукиным, после чего он вкратце рассказал, кто есть кто, показывая на ложи и партер. Некоторых я знал по работе, например, архитектора Федора Шехтеля или профессора Карла Мазинга, некоторых увидел в первый раз, самым же интересным, конечно, был «умнейший из купцов», глава знаменитого морозовского клана Савва Тимофеевич – небольшой, коренастый, плотно скроенный, подвижный, с хитрыми монгольскими глазами. Он оглядел меня и Щукина из ложи напротив, быстро перескакивая взглядом с одного на другого, и вдруг с неожиданной непосредственностью слегка поклонился мне, я с улыбкой ответил тем же.

Собственно, спектакль произвел на меня вполне приятное впечатление (да-да, я знаю, что мои современники-театралы отдали бы душу за то, чтобы посмотреть на стартап Станиславского, но я технарь-сухарь). Не было, слава богу, заламывания рук, завываний и прочего нелепого пафоса, на который я успел наглядеться в прежние походы в театр с Варварой. Но больше всего мне запала в душу новизна декораций – казалось, даже в нашей ложе можно было унюхать запах свежей краски.

После закрытия занавеса я уже намылился домой и спать, но у Гриши были на меня другие планы – как оказалось, нас по случаю премьеры ждал еще и банкет в ресторане «Эрмитаж» товарищества того самого Оливье, излюбленном месте торгово-промышленных тузов и ведущих актеров. Несмотря на одноименность с садом, находился он не в Каретном Ряду, а вовсе даже на Трубной площади.