Провокатор

Я ме-е-едленно выдохнул. Так, ситуация проясняется – присяжные в таком раскладе меня наверняка оправдают, но теперь у визави есть на меня убойный в прямом смысле компромат. Что дальше?

– Знаете, что, Михаил Дмитриевич, а поезжайте-ка в Европу. Как раз дело уляжется, вернетесь через месяц-другой, успокоитесь, отдохнете… – с нажимом посоветовал Зубатов.

– А не боитесь, что сбегу?

– Нет. Вы, насколько я вас успел узнать, человек идеи, дела, а ваше дело – тут. Вы вернетесь. Ну и свои гад-же-ты, – подпустив иронии, выговорил Зубатов по слогам непривычное слово, – с собой не потащите, оставите здесь. Если захотите, можете у меня в сейфе, или в банке ячейку абонируйте.

На душе стало еще легче. Та-ак… А ведь он, похоже, сделал на меня окончательную ставку. Ну что же…

– Один только вопрос – зачем вы стреляли в головы?

– Это у нас каждый ребенок знает – обязательно добить, контрольный выстрел называется.

– Веселенькие у вас там нравы, как я погляжу…

Я хмыкнул.

– Обхохотаться можно, Сергей Васильевич.

Лето 1898 года

И я поехал в европы.

Сбросил все проекты на соратников – Коля Муравский впрягся в юридическое обеспечение «Жилищного общества» и обещал подключить к делу пару своих профессоров-цивилистов. Надеюсь, в этот раз все будет серьезно, а хорошие юристы среди членов кооператива не помешают. Бари по моей просьбе согласился дать отпуск и обещал навести справки у своего компаньона Мамонтова о тонкостях организации «Северного домостроительного общества» – вдруг что-то получится использовать.

Зубатов добился освобождения Губанова, но все еще дулся на начальство, и я как бы в шутку подкинул ему идею организовать (вернее, «проглядеть») пару-тройку забастовок, чтобы подвигнуть власти предержащие в нужном направлении.

Сергей Васильевич глянул на меня, неодобрительно процедил: «Ну и шуточки у вас». Но вот, ей-богу, будет эту мысль думать. Забрал у него письмо к начальнику (и единственному пока сотруднику) нашего патентного бюро с описанием моих полномочий.

Собко выдал мне дубликаты чертежей для Цюриха, хоть мы и отправили их туда почтой сразу же по завершении работы над путеукладчиком и автосцепкой, а я обнадежил его напоследок возможными доходами с патентов. Надавал ценных указаний Губанову и Савинкову и получил, в свою очередь, от него и Коли несколько адресов и процедур связи с эмигрантами в Швейцарии.

Белорусского вокзала на Тверской заставе не было. Площадь была, но вот ни охватывающего ее с двух сторон здания, ни часов над порталами входов, ни даже «Белорусского» как названия не было – на привычном месте стоял павильон в стиле «а ля рюсс» с теремками и башенками, и все это именовалось вокзалом Брестским.

Прямо у извозчика мои чемоданы перехватил и перекинул через плечо носильщик, тележки здесь были еще не в ходу, и мы двинулись сквозь перронный контроль к роскошному синему вагону с золотым гербом CIWL – международного общества спальных вагонов, нынешнего СВ. Носильщик устроил мои чемоданы в багажный вагон, получил мзду и чаевые и откланялся довольный, величая меня «вась-сиясь». Вот так вот, лишний гривенник – и уже в графьях.

Незадолго до отправления появился Борис, мы прошлись вдоль перрона, обговорили последние детали, и уже перед самой посадкой в вагон, после второго звонка, он сунул мне в руку сложенный листок, записку от Наташи Белевской.

Тренькнул колокол, свистнул и окутался дымом паровоз, лязгнули буфера, мы пожали на прощание руки, я поднялся по ступенькам и прошел по коридору в купе. На роскошном бархатном диване уже сидел попутчик, человек лет тридцати в летнем светлом костюме, вставший при моем появлении.

– Позвольте представиться, Григорий Иванович Щукин, купец первой гильдии. А вы, надо полагать, инженер Скамов?

– Да, но как… – если бы Щукин ответил: «Элементарно, Ватсон!», я бы не удивился.

– Ваша куртка и портфель.

А, понятно, френч начал победное шествие в мире моды, хоть так в историю пролезу.

Купе и весь вагон блестели надраенной медью поверх лакированного красного дерева и плюшевой обивки, верхний диван был сложен, что оставляло много места для маневров между дверью шкафа, дверью в купе и дверью в туалет, который мы делили с соседями – не забывать бы запираться с двух сторон во избежание конфузов.

Мы закинули вещи на полки и одновременно спросили друг у друга разрешения снять пиджаки – по летнему времени в вагоне было жарковато. Щукин остался в чесучовом жилете, я же ограничился тем, что расстегнул френч. Довольно скоро завязался и разговор, Григорий Иванович оказался типичным представителем нового поколения московского купечества, никаких там поддевок, сапог «бутылками» и бородищ.