Проводник смерти

Муха промолчал. Откровенничать с этим куском мяса он не собирался. Его прошлое, спецназ и пыльные афганские горы - все это касалось только его, и ему было противно даже думать, что эта горилла с золотой цепью на шее может коснуться его воспоминаний. Он и сам редко вспоминал о том, что было когда-то, с тех пор, как связался с Кораблевым: его теперешний образ жизни как-то незаметно накладывал отпечаток на прошлое, пятнал его, делал мелким и глупым то, что он всю жизнь считал большим и правильным. Поэтому он промолчал, криво улыбнувшись уголком рта и предоставив Кабану сколько угодно сомневаться в его способности справиться с обыкновенным пистолетом Макарова: такие сомнения были ему на руку, и уверенность Кабана в своем превосходстве могла в решающий момент сыграть Мухе на руку.

- Под сиденьем - фомка, - глядя на дорогу, сказал Кабан. - Вареный хотел, чтобы ты сделал это именно фомкой.

- Какой Вареный? - спросил Муха и по тому, как дернулся Кабан, понял, что тот сболтнул лишнее - от усталости, наверное, а может быть, потому, что окончательно принял Муху за своего и расслабился.

- Блин, - выругался Кабан. - Он же с меня шкуру сдерет... Слышь, братан, давай так: я ничего не говорил, ты ничего не слышал. Замазано?

- Не сепети, - сказал ему Муха и наконец-то закурил. Курево больше не отдавало навозом и пошло, как по маслу. Он понемногу обретал всегдашнюю уверенность в себе. - Я не стукач, моя специальность хаты ставить.

- Нормальный пацан, - сказали с заднего сиденья. - Сработаемся, блин.

- Я же говорил: парень - огонь, - с облегчением подтвердил Кабан.

Муха наклонился вперед и пошарил у себя под ногами, сразу нащупав увесистый металлический прут, зачем-то обернутый изолентой посередине. Это была классическая фомка, которой можно с одинаковой легкостью вытаскивать из стены гвозди, срывать навесные замки, взламывать двери и крушить черепа. Он повертел инструмент так и сяк, взвесил на ладони и сделал короткий, чтобы не выбить стекло, пробный замах. Фомка лежала в руке, как влитая, и словно сама по себе рвалась в дело. Муха еще раз повертел ее в руках, щурясь от дыма зажатой в зубах сигареты, и небрежно затолкал под куртку.

- А не выпадет? - озабоченно спросил Кабан, покосившись на него.

- Чего? - переспросил Муха, удивленно подняв брови.

- Ну, когда по стенке полезешь, не выпадет она у тебя? Я думал, у тебя всякие прибамбасы: петли там, крючья, карабины... А ты в курточке, как слесарь из домоуправления...

- А ты, небось, хотел, чтобы я на дело шел, как Терминатор: в каске, в спецкостюме и с головы до ног в веревках и карабинах, - не удержавшись, съязвил Муха. - Так для этого не я нужен, а какой-нибудь сопляк из турклуба "Романтик".

На заднем сиденье одобрительно заржали и подали Кабану парочку забористых советов. Кабан отмахнулся от приятелей и уважительно покосился на Муху.

- Так ты что, в натуре на одних руках можешь по стенке лезть? Без молотков, без клиньев, или как там вся эта хрень называется?

- Не-а, - лениво ответил Муха.

- А как же ты в хату забираешься?

- А по воздуху, - с удовольствием объяснил Муха, откидываясь на спинку сиденья и делая глубокую, на все легкие, затяжку. - Как долбаный Карлсон.

Заднее сиденье взорвалось хохотом. У Кабана покраснели уши, но он тоже заставил себя рассмеяться.

- Купил, - вертя из стороны в сторону своей круглой башкой, признал он. - Купил, как молодого! Молоток, братан! Я, когда впервой на мокрое шел, чуть в штаны не наложил, а ты как огурчик.

- Да ладно - чуть, - выкрикнули сзади. - Скажи уж прямо: обгадился по уши, три раза памперсы менял...

Заднее сиденье снова радостно загоготало. Кабан фыркнул и подмигнул Мухе.

- Веселятся, козлы, - сказал он. - Пусть веселятся, мне не обидно. Я за своих братанов любому глотку перегрызу, и они за меня тоже. Усек?

- Усек, - сказал Муха, с невольным удивлением покосившись на собеседника. Он никак не мог понять, прикидывается тот идиотом или несет этот бред вполне серьезно.

Наконец "нива" остановилась перед подъездом двенадцатиэтажного дома, и смех на заднем сиденье смолк, словно обрезанный ножом. Во дворе было пусто и темно, лишь горели над подъездами накрытые каплевидными жестяными плафонами ртутные лампы, да светились теплым желтоватым светом окна квартир. Слева темной массой громоздились какие-то голые кусты и деревья, почти неразличимые в темноте, вдоль бровки тротуара застыли, влажно поблескивая, безжизненные туши автомобилей, испятнанные островками тающего снега. Мелкие лужи на асфальте блестели, как осколки стекла, отражая зеленоватый свет ртутных фонарей. Мокрые хлопья снега косо летели сверху вниз, на мгновение вспыхивая яркими белыми искрами в двойном конусе света, отбрасываемого фарами "нивы".