Провинциальный апокалипсис

– С тех пор и пошло, – не слушая меня, продолжал он. – Карикатуру напечатали, а опровержение сожгли. И через одну карикатуру приучили народ на самих себя смотреть. Я тоже сначала думал, что это полезно, потому что показывало, какие ничтожества при царизме народ эксплуатировали, а потом, смотрю, и наши писаки за то же взялись, а теперь вообще все кому не лень.

– Что-то не вяжется, пап. Церкви тут какая выгода? Что ей, плохо при царях жилось?

– А ей при всех плохо жилось. Иначе бы не морили себя и не уничтожали друг друга сначала в пустынях, потом в инквизицию, затем в монастырских тюрьмах и в разных сектах. Царство ваше не от мира сего – так на кой он вам нужен? Вы всё передовое вечно гнали. И Гоголь вам больше всех угодил. За ним Щедрин и ему подобные. Всё это вами с дальним прицелом было сделано. И, может быть, даже Гоголь сам это наконец понял, а не потому, что попа послушался. Понял, какую роковую ошибку совершил, да было поздно.

– Тогда бы не сжёг второй том.

– Верно. Но я подумал и решил, что сжёг он его потому, что был всего лишь Гоголь, а надо было быть Пушкиным. Для таких опровержений нужны были другие люди. И они появились. Но и вы не дремали.

– А вы?

– К сожалению, всего лишь на время перехватили инициативу. Но впали в ту же ошибку.

– Какую?

– Не надо было прошлую историю в гоголевском виде представлять. Это наша главная ошибка. Её только один человек заметил и начал исправлять, но вы и его отравили.

– Ты это про кого?

– Про Сталина, разумеется.

– Мы его отравили?

– И вы тоже.

– Да-а…

– Не дакай, а слушай, что тебе старшие говорят. Китайцы, между прочим, до сих пор такой линии придерживаются. Да все, кроме нас.

– А мне думается, Гоголь сделал доброе дело, только истолковали его заинтересованные люди неправильно.

– И в чём же это доброе дело?

– В том, что над недостатками можно только смеяться, а не клеймить и жечь, как делали и до и после него, в том числе и вы. Не зря же Пушкин сказал, прочитав первые главы «Мертвых душ», как скучна наша Россия. У него самого она не такая, ты прав. У Пушкина она светлая.

– Она светлая и есть, – подхватил отец. – Горькая она только у вас. И в этом Розанов прав. Россия прогоркла в вашем Сладчайшем Иисусе. Не мир, а только одна Россия.

– Не согласен.

– Это на каком же основании? Не ты ли говорил, что у вас полно таких, которые тем только и живут, что войны предсказывают, а когда они не случаются, утешают себя тем, что это они отмолили. Было такое? Бы-ыло! Показывают тут одного деятеля. Сначала демократией занимался, а потом свою семью в деревню утащил и ещё три таких же ненормальных сманил. Я не против, но почему сразу – пуп земли? Вот оно ваше воспитание!

В этом была доля истины. Желание затвориться от мира, а точнее от его соблазнов, особенно было выражено именно в нашем народе до сего дня. Отец видел в этом раздвоение личности, а точнее сознания. Считал, что по этой причине («что мы в массе своей духовная нация, во плоти чуть-чуть») ничего у нас и не получается в государственном строительстве, хотя и уверял, что у них всё-таки кое-что получилось. «И получилось именно потому, что в первую очередь от вас отреклись, как от старого мира. Иначе бы воз и ныне там был». Когда же я возразил, что, может быть, всё-таки дело не в нас, с абсолютной убеждённостью заявил: «В вас. И все, кроме вас, это давно уже поняли». – «Стало быть, ты считаешь, ничего разумного на религиозных основаниях построить на земле невозможно?» – «Совершенно верно, – и прибавил, чего я от него никак не ожидал: – Разве что царство Антихриста».

Но вернёмся к разговору на кухне.

– Хватит об этом, – сказал отец. – Давай о деле. Говори, что произошло, чего выездил – мы только по телевизору видели. Внятно, аргументированно, без соплей.

Я рассказал как можно подробнее и всё-таки не утерпел заметить в конце:

– Стоял сейчас у театра, вспоминал наши концерты. А потом как познакомился с Катей. Как будто в другой жизни было.

– Это верно, – вздохнул отец. – И Катюшу действительно жаль. Такая девчонка была! Не думай, не потому, что пятерых родила, а потому, что такому оболтусу досталась.

– Ну конечно! Ты бы из неё маму вылепил!

– И чего же это он из меня вылепил? – подала голос всё это время молчавшая мама, сидевшая с нами всего лишь за компанию за столом.

– Я же сказал: ма-аму! – И, как самый почтенный сын, поцеловал ей руку.

– Ой, хитре-эц!

– Ну, Карчак с Треушниковым, если что пообещают, сделают, ты по этому поводу что думаешь, что собираешься дальше предпринять? – спросил отец, внимания не обратив на мои слова и на мой поступок.

Я сказал про адвоката.

– Это понятно. А делать что?

– А что ещё надо делать?

– Стало быть, конкретного плана нет.

– Пока нет. Ну понятно, Алёшку лечить…