Провинциальный апокалипсис

Договориться с областной больницей удалось сразу, вернее, наши хорошие знакомые пообещали помочь, но для этого надо было направление. Понятно, что получить его из ЦРБ, а тем более от лечащего врача, поскольку зареченская больница находилась в прямом её подчинении, не представлялось никакой возможности, но тут выручило то обстоятельство, что мы жили в селе, в котором чудесным образом ещё не ликвидировали не только поликлинику, но и больницу на несколько коек, хотя уже и не раз пытались. В настоящее время в больнице даже своего врача не было, а только молоденькая фельдшерица Любаша, которую я, само собой, когда-то крестил, а потом не раз причащал, и даже по заведённой традиции был на выпускном вечере, где по обыкновению сказал несколько напутственных слов.

Буквально на следующее утро стоило мне, заглянув в блестевший стерильной чистотой кабинет, высказать просьбу, как одетая в белый халат Любаша тотчас же на специальном бланке написала направление, только и заметив: «Конечно-конечно! Тем более что вы уже договорились». Записав с моих слов поставленный зареченским хирургом диагноз, она поставила печать и, отдавая мне, с искренним участием поинтересовалась: «Как он там?» Я сказал, что неважно, потому и торопимся, и стал благодарить, но Любаша тут же перебила: «Ну что вы, батюшка, уж для вас-то в любое время, всё, что от нас зависит… Выздоравливайте».

Когда вернулся домой, Катя опять привязалась ко мне с этим несчастным талоном. Надя, мол, спросила, а её Антон.

– Я сказала, что тебе опять не дали, тогда Антон велел передать, чтобы ты как можно быстрее летел в дежурную часть, потому что сегодня последний день.

– А ты сказала, что заявление моё было не по форме?

– Не сказала.

Это испорченное радио мне уже надоело, и я попросил номер телефона Антона.

– Здравствуй, батюшка, – словно только этого и ждал, тут же откликнулся на мой звонок он.

Я спросил, может ли он разговаривать, он ответил, что сейчас на дежурстве, но, пока не сильно занят, несколько минут готов уделить. Я коротко рассказал ему главное и попросил помочь составить правильный текст заявления. Антон ответил, что перезвонит минут через пять, надо, мол, подумать и сформулировать, и ровно через пять минут позвонил:

– Записывай.

По его же совету, кстати, в тот же день я завёл специальную папку, куда стал складывать все заявления, объяснения, свидетельские показания, медицинские справки, направляемые в вышестоящие инстанции письма и их отписки, обращения к губернатору, к депутатам Государственной Думы и даже к президенту России. На все эти подвиги меня надоумил тот же Антон, заверив, что хотя результат от этого будет нулевой, но писать всё равно надо. И впредь по каждому поводу я консультировался у него и о всех наших шагах ставил в известность. Он с первого дня включился в работу и время от времени выдавал разные версии, которые мне даже и в голову не приходили, а также доставал оперативную информацию, которую без него я нигде бы не смог добыть. Одно слово – профи. Антон, кстати, был вторым, кто напомнил про адвоката.

Распечатав на принтере заявление, я взял всё необходимое для соборования сына и выехал в райцентр. За ночь ветер растащил вчерашнюю сырость, и утро выдалось ясным.

На этот раз заявление у меня приняли без разговоров и, наконец, выдали этот несчастный талон, который назывался не «куст», а «КУСП» (книга учёта сообщений о происшествиях), за строгим порядковым номером.

По дороге в Зареченск позвонила Даша и сообщила, что к нам выехала съёмочная группа губернаторского канала, что вчерашнюю передачу уже заканчивают монтировать и сегодня в 19–00 дадут в эфир, а завтра утром повторят. Я сказал, чтобы телевизионщиков принимали без меня и что дождусь их в больнице.

Когда поднялся на третий этаж, где находилось наше отделение, в холле, у большого окна, увидел двух врачей: нашего Балакина, я узнал его по фотографии, которую вчера показала на стенде сотрудников больницы супруга, вторым, как выяснилось потом, оказался специально приглашенный из областного центра нейрохирург, поскольку своего ни в ЦРБ, ни в зареченской больнице не было. Они внимательно рассматривали на свету большого размера снимки компьютерной томограммы и по ходу изучения обменивались мнениями.

Я не стал им мешать и прошёл в палату, находящуюся в конце коридора. В палате было светло от яркого солнца, снежной белизны простыней. На кроватях лежали или сидели больные. Алёшкина койка находилась слева. От стены её отделяла прикроватная тумбочка.

Я сказал: «Мир всем!» и стал облачаться.