Провидец Энгельгардт

Конечно, в процессе коллективизации большевики наломали много дров, в чём их обвиняют либеральные критики. И, разумеется, было бы желательно проведение такой перестройки деревни без ошибок, руками образованных людей, предпочтительно в белых перчатках. Но где было взять этих образованных и гуманных деятелей числом миллион в стране, которая ещё только завершала ликбез, то есть ликвидацию неграмотности в самом простом понимании этого слова – научить десятки миллионов ещё совсем неграмотных людей хотя бы читать и писать?

Ценой громадных ошибок, повлекших за собой неимоверные жертвы, колхозный строй в СССР укрепился и доказал свою надёжность и спасительную роль в годы Великой Отечественной войны.

Наверное, с моей стороны было бы непростительной дерзостью заявить, что становление колхозов прошло на моих глазах, хотя в буквальном смысле слова дело обстояло действительно так. Мне шёл третий год, когда бабушка взяла меня с собой (иначе меня не с кем было оставить) на учредительное собрание колхоза в нашей тульской деревне. Конечно, я ничего не понимал из того, о чём там говорилось, но картину собрания запомнил на всю жизнь и мог бы её описать хоть сейчас.

Следующей весной к нам на постой (поскольку в нашей избе-пятистенке проживали только бабушка с младшей дочерью и мной) определили двух трактористов из МТС. Один, молодой, был весёлый и любил поговорить и позубоскалить. Другой, пожилой, по вечерам усаживался у керосиновой лампы и читал. Прошёл ещё год, и нашим постояльцем стал агроном.

Когда мне исполнилось пять лет, бабушка продала наш дом, и мы все втроём переехали в Москву, где муж бабушки (мой дед) и мои родители работали на фабрике «Трёхгорная мануфактура». Но наши связи с деревней на этом не прервались.

Тогда в Москве оказалось множество переселенцев из деревни, которым трудно было приспособиться к городской среде, и потому в течение почти всего довоенного периода оставались крепкими родственные и даже соседские связи. Собирались то у нас, то у других родственников (обычно в день получки) родные и земляки. Сначала выпивали и закусывали, чем Бог послал, потом обсуждали новости из деревни. Если кто-то из гостей приходил с гитарой или с гармошкой, то стол сдвигался в угол, освобождался пятачок, и два-три любителя плясать исполняли «цыганочку», русского или что-нибудь новое, уже заимствованное у горожан.

Жители деревни, приезжавшие в Москву, в основном за покупками, рассказывали местные новости. В первый год это были преимущественно рассказы об ужасах раскулачивания, но, кажется, больше слухи о происходившем по соседству, саму нашу деревню судьба хранила от таких невзгод. Но вершиной всего стал приход к нам в гости девушки из нашей деревни, последовательницы знаменитой трактористки Паши Ангелиной. Наша землячка оказалась в Москве как делегатка съезда колхозников-ударников, слушала речи других участников и выступила сама, а затем присутствовала на банкете в Кремле, причём сидела за столом недалеко от стола, где пребывали руководители партии и правительства. Тут уж было не до деревенских новостей: гостья ещё мысленно оставалась в том мире сказок, в каком она оказалась, рассказывала о том, какую культурную программу и какой набор развлечений приготовили делегатам, какими памятными подарками их одарили. И я мог руками потрогать орден Ленина, сиявший на лацкане её костюмчика. Я как-то написал об этой встрече и получил отклик от человека, который знал о дальнейшей судьбе нашей землячки-трактористки, но, вечно занятый, на это письмо не ответил, и переписка (если её можно так назвать) прервалась.

В войну мы не имели никаких известий о нашей деревне. В 80-е годы, когда я стал довольно известным публицистом и много ездил по стране, мне передали приглашение от Тульского областного отделения общества «Знание» и клуба книголюбов посетить область, откуда я родом. Приглашений было много, и в Тулу я так и не собрался, хотя в деревне у нас оставались дальние родственники, которых я никогда и видел. А потом дошли до меня слухи, что моя родная деревня попала в число «неперспективных» и скоро прекратила своё существование. Но от родных потом я слышал, что колхозы хорошо себя чувствовали, пока были маленькими, то есть каждая деревня образовала свой колхоз. Когда же началась кампания по укрупнению колхозов, и в иной колхоз включали до 10–15 деревень, разбросанных на большом пространстве, на селе стали происходить сложные процессы. Чиновникам было удобнее управлять меньшим количеством укрупнённых хозяйств, но наиболее интенсивно стали развиваться центральные усадьбы, там строились и новые школы, и поликлиники, а отдалённые деревни приходили в упадок. Правление колхоза отрывалось от таких деревенек, народ оттуда переезжал ближе к центральной усадьбе, соответственно забрасывались прилегавшие к ним поля, сенокосы, мелкие фермы, начиналось запустение сельской России.

Опыт коллективизации позволил также лучше понять, «в чем же суть советской системы?